Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
19.4.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
 Писатель столетия - Джеймс ДжойсРадио "Свобода", у микрофона Алексей Цветков. Два столетия назад островной народ на отшибе Европы, занятый созданием великой и недолговечной империи, совершил роковую ошибку, присоединив к себе соседний остров. С тех пор пролито немало крови, и лишь пару лет назад забрезжила надежда на окончательное примирение. Покидая Ирландию, Великобритания оставила ей свой язык, и в уплату получила шедевры мировой литературы. Отсюда родом Джонатан Свифт, Оскар Уайлд, Джордж Бернард Шо. Один из главных поэтов эпохи - ирландец Уильям Батлер Йейтс. Но сегодня мы поведем разговор о верховном прозаике нашего времени, о писателе века - Джеймсе Джойсе. Критики провели последнюю сотню лет, непрерывно прорицая гибель романа как литературного жанра. Профессиональные обязанности, судя по всему, не оставили им времени заглянуть в библиотеку или книжный магазин. В действительности двадцатый век изобиловал литературными талантами как никакой другой, и если взяться за вышедшее из моды занятие и составить список мировых шедевров, то в жанре романа, ставшем популярным лишь в результате изобретения книгопечатания, нашей эпохе, вполне возможно, принадлежит несомненное первенство. В конце концов, это ведь был век Кафки и Пруста, Лоуренса Даррела и Андрея Белого, Германа Броха и Андрея Платонова. И хотя живых или недавно умерших пока неудобно причислять к лику, я уверен, что будущие поколения сильно пополнят эту галерею бессмертных. Но даже в этом списке ирландец Джойс стоит особняком. Во-первых, он представляет литературу на языке, который по множеству причин завоевал первенство в современном мире, стал международным - чем-то вроде латыни информационного общества. Во-вторых, он - уроженец страны, размеры которой на обычной географической карте намного меньше, чем ее истинные духовные масштабы. Впрочем, так было не всегда. Джеймс Джойс родился на серой окраине тогдашнего культурного мира, на острове, известном в ту пору скорее голодом, невиданными масштабами эмиграции и пристрастием к зеленому змию, в заштатном Дублине, который ему предстояло прославить в уникальном сплаве любви и ненависти. Страна, поглощенная борьбой с колонизаторами, долгое время воздавала ему за эту ненависть сторицей. Еще в школе будущий писатель расстался с традиционным католицизмом, который был тоже знаменем борьбы с англичанами, и большую часть жизни провел в духовном и физическом изгнании - жил в Париже, в Риме, Триесте, похоронен в Цюрихе. Когда пришло время описать родной Дублин во всех его микроскопических подробностях, он не сверял их с живым городом, а пользовался городским планом. Книга о Дублине и его обитателях - это главный шедевр Джойса, его роман "Улисс". "Улисс" принес своему автору прижизненную всемирную славу, но это был талант не из числа тех, какие можно немедленно разменять в банке на наличность, и приходилось зарабатывать на жизнь работой в банке, английскими уроками, доброхотными даяниями меценатов. Да и слава, когда она впервые пришла, была скорее скандальной: роман был запрещен в Соединенных Штатах за непристойность. Впоследствии отмена этого судебного решения стала настоящим праздником для ценителей литературы и эпохальной победой свободы слова. Что же это за книга, прошедшая сквозь такое горнило испытаний? "Улисс" - описание единственного дня из жизни трех жителей Дублина, причем не абстрактного дня, а конкретной даты: 16 июня 1904 года. Именно в этот день Джойс познакомился со своей будущей женой, Норой Барнакл. Сегодня он стал ежегодным праздником для дублинцев и поклонников писателя во всем мире, которые съезжаются сюда пройти по реальным улицам по стопам вымышленных персонажей и, не в последнюю очередь, промочить горло в многочисленных пивных. Итак, главных персонажей всего три, хотя перед нами проходят целые толпы, с именами и без имен, живые и мертвые, отцы и дети, пьяницы и борцы за кровопролитную свободу. Уникальность уже упомянутых трех, а отчасти и уникальность романа в целом, состоит в том, что они описаны изнутри, в собственных словах и мыслях - в романе нет традиционного рассказчика ни в первом лице, ни в третьем, хотя, по мнению Владимира Набокова, сам автор там все-таки присутствует - безликий персонаж в макинтоше, которого никто толком не может ни узнать, ни вспомнить. Попытка изобразить мир через внутреннюю жизнь героев мало похожа на традиционное всевидение писателей, умеющих в нужный момент заглянуть своим творениям в мысли, но быстро отводящих глаза в сторону в неудобные моменты. Из жизни героев Джойса неудобные моменты не вычеркиваются, и именно это так шокировало некогда общественную мораль. Герои Толстого размышляют о масонстве, о судьбах, о величии дуба, порой и о женщинах, но лишь в самых деликатных образах. Герои Джойса сидят на горшках, сморкаются в неописуемые платки, показывают далеко не парадное нижнее белье и делают многое другое, о чем раньше не авторам не приходило в голову упоминать. Молодой писатель Стивен Дедал недавно вернулся из Парижа в связи с кончиной матери. Он зарабатывает преподаванием в школе, живет в экзотической башне, но не прочь оттуда съехать - его раздражает циничный и громогласный сосед по коммунальной квартире. В день, когда он предстает перед нами, Стивен получает свое скудное жалование и отправляется в город. Стивен имеет в творчестве Джойса предысторию: так звали героя автобиографической повести "Портрет художника в молодости", и основные эпизоды биографии автора и героя "Улисса" совпадают: его атеизм, отъезд в Париж, смерть матери - и даже знаменитая башня Мартелло. Свою прогулку по восьми сотням страниц романа Стивен начинает на дублинском пляже. Вздувшийся труп собаки валялся на слое тины. Перед ним - лодочный планшир, потонувший в песке - Un coche disable, назвал Луи Вейо прозу Готье. Эти грузные дюны - язык, принесенный сюда приливом и ветром. А там каменные пирамиды мертвых строителей, садки злобных крыс. Там прятать золото. Попробуй. У тебя есть. Пески и камни. Обремененные прошлым. Игрушки сэра Лута. Берегись, как бы не получить по уху. Я свирепый великан, тут валуны валяю и по костям гуляю, фу-фу-фу- Чую, ирландским духом пахнет. Точка, увеличиваясь на глазах, неслась на него по песчаному пространству: живая собака, О боже, она набросится на меня? Уважай ее свободу. Ты не будешь ничьим господином и ничьим рабом. У меня палка. Сиди спокойно. Подальше наискось бредут к берегу из пенистого прилива чьи-то фигуры, две. Две марии. Надежно запрятали ее в тростниках. Ку-ку. Я тебя вижу. Heт, собаку. Бежит обратно к ним. Кто? Ладьи лохланнов причаливали тут к берегу в поисках добычи, кро-вавоклювые носы их низко скользили над расплавленным оловом прибоя. Датчане-викинги, бармы томагавков блестят на груди у них, как храбрый Мэйлахи носил на шее обруч золотой. Стая кашалотов прибилась к берегу в палящий полдень, пуская фонтаны, барахтаясь на мели, И тут, из голодного города за частоколом - орда карликов в кургузых полукафтаньях, мой народ, с мясницкими ножами, бегут, карабкаются, кромсают куски зеленого, ворванью пропахлого мяса. Голод, чума и бойни. Их кровь в моих жилах, их пологи бурлят во мне, Я шел среди них по замерзшей Лиффи, другой я, подменыш, среди плюющихся смолой костров. Не говорил ни с кем; и со мной никто. Собачий лай приближался, смолкал, уносился прочь. Собака моего врага, Я стоял неподвижно, безмолвный, бледный, затравленный. Terribilia meditans. Лимонный камзол, слуга фортуны, посмеивался над моим страхом, И это тебя манит, собачий лай их аплодисментов? Самозванцы: прожить их жизни. Брат Брюса, Томас Фицджеральд. шелковый рыцарь, Перкин Уорбек, лжеотпрыск Йорка, в бело-розовых шелковых штанах, однодневное диво, и Лэмберт Симнел, со свитой карпов и маркитантов, венчаный поваренок. Все потомки королей. Рай для самозванцев и тогда и теперь. Он спасал утопающих, а ты боишься визга дворняги. Но придворные, что насмехались над Гвидо в Ор-син-Микеле, были у себя в доме- В доме... На что нам твоя средневековая заумь! Сделал бы ты как он? Рядом была бы лодка, спасательный буй. Naturlich, для тебя специально. Сделал бы или нет? Человек, утонувший девять дней назад возле Мейден-рок, Сейчас ждут всплытия. Скажи-ка начистоту. Я хотел бы. Я попытался бы, Я слабовато плаваю. Вода холодная, мягкая. Когда я окунул голову в таз, в Клонгоузе. Ничего не вижу' Кто там за мной? Скорей обратно, скорей,' Видишь, как быстро прилив прибывает со всех сторон, как быстро заполняет все ложбинки в песке, цвета шелухи от бобов какао? Если бы под ногами была земля. И все равно хочу, чтобы его жизнь была его, а моя - моей. Утопленник. Его человечьи глаза кричат мне из ужаса его смерти- Я... Вместе с ним на дно... Я не мог ее спасти. Вода - горькая смерть - сгинул. Женщина и мужчина. Вижу ее юбчонки- Похоже, подоткнуты. Их пес суетился возле осыпающейся грядки песка- рыскал вокруг, обнюхивая ю всех сторон- Что-то ищет, что потерял в прошлой жизни-Внезапно он помчался, как заяц, уши назад, погнавшись за тенью низко летящей чайки. Резкий свист мужчины ударил в его вислые уши. Он повернул и помчался назад, приблизился, мелькающие лапы перешли аа рысцу. В червленом поле олень бегущий, цвета природного, без рогов-У кружевной кромки прилива остановился, упершись передними копытами. насторожив уши к морю. Задравши морду, облаял шумные волны, стада моржей. Они подползали к его ногам, закручиваясь кольцами, вспенивая, каждая девятая, белый гребень, разбиваясь, расплескиваясь, издалека, из дальнего далека, волны и волны. Сборщики моллюсков. Они зашли в воду, нагнувшись, окунули свои мешки, вытащили, вышли обратно. Пес с визгом подбежал к ним, вскинулся на них лапами, потом опустил лапы на песок, потом снова вскинул их на хозяев с немою медвежеватою лаской. Оставленный без взаимности, он потрусил следом за ними на сухое, и тряпка волчьего языка краснопыхтела из пасти. Пятнистое его тело трусцой выдвинулось вперед, потом вдруг припустило телячьнм галопом. Собачий труп лежал у него на пути - Он остановился, обнюхал, обошел кругом, братец, обнюхал тщательней, сделал еще один обход, быстро, по-собачьи, обнюхивая всю грязную шкуру дохлого пса- Песий череп, песий нюх, глаза в землю, движется к единой великой пели. Эх, пес-бедолага! Здесь лежит тело пса-бедолаги. - Падаль! Живо оттуда, псина! Присмирев от окрика, он вернулся, и несильный пинок босой хозяйки ноги швырнул его, сжавшегося на лету, за грядку песка. Подался обратно, описав вороватую кривую. Не видит меня. У края дамбы задержался, посуетился, обнюхал валун и помочился на него, задрав заднюю ногу. Потрусил вперед, задрал снова заднюю ногу и быстро, коротко помочился на необнюханный валун. Простые радости бедняков, Потом задние лапы стали раскидывать песок; потом передние принялись грести, рыть. Что-то он тут хоронит, бабку свою. Он вгрызался в песок, разгребая, раскидывая: остановился, прислушался, снова принялся рыть яростными копями, но вскоре перестал, леопард, пантера, зачатый в прелюбодействе, пожирающий мертвых. Почему мой выбор пал именно на Джойса? В конце концов, в популярности он резко уступает сотням других авторов, его шедевр требует от читателя огромного терпения и с первого прочтения почти непроницаем. Джеймс Джойс - революционер прозы. Его роман - это стилистический фейерверк, не имеющий прецедента ни в одной из известных мне литератур: 30-тысячный словарь затмевает даже Шекспира, и почти каждая из глав написана в особом неповторимом ключе. В основе "Улисса" лежат сюжетные мотивы Гомеровой "Одиссеи", - отсюда и название. Собственная одиссея Джойса увела его в дебри словесного колдовства, недоступные большинству читателей: роман "Поминки по Финнегану" под силу читать лишь универсальному и догадливому полиглоту. Но "Улисс" ознаменовал переворот, осветивший дорогу идущим следом: пока критики хоронили роман, Джойс открывал для него новые континенты. Гений - это не просто богатство, это щедрость. Второй и пожалуй центральный персонаж, с которым автор приготовил Стивену встречу (характерным образом в публичном доме), - рекламный агент Леопольд Блум, крещеный еврей венгерского происхождения, что нередко вызывает недоброжелательный шепот за его спиной. Блум тоже на целый день покидает дом, но у него к этому есть довольно деликатный повод: в гости к его жене Молли, певице, должен прийти ее импрессарио, мерзкий тип в бриолине, и Блум полагает, что ему нет смысла мешать естественному развитию этой встречи. Гонимый и не очень удачливый рогоносец Блум - средоточие человеческой доброты; не беспорочный князь Мышкин, а просто прохожий, жалеющий всех, кого видит - ворчливого слепца, скоропостижного покойника, кошку, кокетливую дурочку, с которой он ведет анонимную переписку. В конце весь этот запас доброжелательности изливается на Стивена - у Блума как раз есть комнаты для жильцов на верхнем этаже, да и жене куда больше подойдет такой интеллигентный любовник, а не повеса-импрессарио. Доброта дублинского Одиссея Блума - земная, он отвергает небо не умом, как Стивен, а инстинктом. Сразу после знакомства с ним читатель провожает его в место, куда не ступала нога героев Толстого. В ящике стола ему попался старый номер "Осколков". Свернув, он сунул его под мышку, подошел к двери и отворил. Кошка кинулась мягкими прыжками наверх. А, вон ты куда - свернуться на постели клубком. Прислушавшись, он услыхал ее голос: - Поди сюда, кисонька. Ну поди. Он вышел с черного хода во двор; постоял, прислушиваясь к звукам соседнего двора. Все тихо. Может быть, вешают белье. Королевна в парке вешает белье. Славное утро. Он наклонился взглянуть на чахлые кустики мяты, посаженной вдоль стены. Поставить беседку здесь. Бобы, дикий виноград. И надо везде удобрить, земля плохая. Бурая корка серы. Почва всегда такая без навоза. Кухонные помои. Перегной - что бы это за штука? У соседей куры: вот их помет - отличное удобрение. Но самое лучшее - от скота, особенно если кормили жмыхами. Сухой навоз. Лучшее средство для чистки лайковых перчаток. Грязь очищает. И зола. Надо тут все переделать. В том углу горох. Салат. Всегда будет свежая зелень. Но с этими садиками свои неудобства. Тот шмель или овод в Духов день. Он двинулся по дорожке. А где моя шляпа, кстати? Должно быть, повесил обратно на крючок. Или оставил наверху. Вот номер, совсем не помню. На вешалке в прихожей слишком полно. Четыре зонтика, ее плащ. Подбирал письма. У Дрейго колокольчик звонил. Как странно, именно в этот момент я думал. Его волосы, каштановые, напомаженные, над воротничком. Свежевымыт и свежепричесан. Не знаю, успею ли зайти в баню. Тара-стрит. Тип, что у них за кассой, устроил побег Джеймсу Стивенсу. Такие слухи. 0'Брайен. Каким он басом говорит, этот Длугач. Агендат - как там? Пожалте, мисс. Энтузиаст. Он отворил, толкнув носком, ветхую дверь сортира. Смотри, чтобы не запачкать брюки, потом на похороны. Вошел, пригнув голову, стараясь не задеть о низкий косяк. Оставив дверь приоткрытой, посреди пыльной паутины и вони заплесневелой хлорки, не спеша, отстегнул подтяжки. Перед тем как усесться, бросил через щель взгляд на соседское окно. А король на троне пишет манифест. Никого нет. Раскорячившись на позорном стуле, он развернул журнал на оголенных коленях и стал читать. Что-нибудь новенькое и полегче. Не торопись особо. Попридержи. Наш премированный осколок: "Мастерский удар Мэтчена". Автор - мистер Филип Бьюфой, член лондонского Клуба Театралов. Гонорар по гинее за столбец. Три с половиной. Три фунта три. Три фунта тринадцать и шесть. Он мирно прочел, сдерживая себя, первый столбец, затем, уступая, но еще придерживая, начал второй. На середине, окончательно уступив, он дал кишечнику опорожняться свободно, продолжая мирно, неторопливо читать, вчерашний легкий запор прошел без следа. Авось не слишком толсто, геморрой снова не разойдется. Нет, самый раз. Ага. Уфф! Для страдающих запором: одна таблетка святой коры. В жизни может такое быть. Это не тронуло и не взволновало его, но, в общем, было бойко и живо. Теперь что хочешь печатают. На безрыбье. Он читал дальше, спокойно сидя над своими подымавшимися миазмами. Бойко, -ITO говорить. "Мэтчен часто вспоминает свой мастерский удар, покоривший сердце смеющейся чаровницы, которая ныне". Мораль в конце и в начале. "Рука об руку". Лихо. Он снова окинул взглядом прочитанное и, выпуская ровную заключительную струю, благодушно позавидовал мистеру Бьюфою, который сочинил это и получил гонорар в размере трех фунтов тринадцати шиллингов и шести пенсов. Я б тоже мог кое-что накропать. Авторы - мистер и миссис Л. М. Блум. Придумать историйку на тему пословицы. Какой только? Как-то пробовал записывать на манжете, что она говорит, пока собирается. Не люблю собираться вместе. Порезался, бреясь. Покусывает нижнюю губку, застегивая крючки на платье. Я засекаю время. 9. 15. Роберте тебе заплатил уже? 9. 20. А в чем была Грета Конрой? 9. 23. Чего меня угораздило купить такую гребенку? 9. 24. С этой капусты меня всегда пучит. Заметит пылинки на обуви - потрет каждую туфельку об чулки на икрах, обе по очереди, так ловко. Наутро после благотворительного бала. когда оркестр Мэя исполнял танец часов Понкьелли. Объяснял ей: утренние часы, потом день, вечер, потом ночные часы. Она чистила зубы. Это была первая встреча. У нее голова кружилась. Пощелкивали пластинки веера. А этот Бойлан богатый? Да, он со средствами. А что? Я во время танца заметила, у него пахнет чем-то приятным, дорогим изо рта. Тогда не стоит мурлыкать. Надо бы намекнуть. В последний раз какая-то странная музыка. Зеркало было в темноте. Она взяла свое маленькое, потерла о кофточку на грудях, нервно, так и заколыхались. Потом смотрелась. Нахмуренный взгляд. Чего-то там такое не сладилось. Вечерние часы, девушки в серых газовых платьях. Потом ночные часы: в черном, с кинжалами, в полумасках. Это поэтично: розовое, потом золотое, потом серое, потом черное. И в то же время как в жизни. День, потом ночь. Он смело оторвал половину премированного рассказа и подтерся ею. Потом поднял брюки, застегнул, надел подтяжки. Потянул на себя кривую шаткую дверь сортира и вышел из полумрака на воздух. При ярком свете, облегченный и освеженный в членах, он тщательно осмотрел свои черные брюки, их обшлага, колени и за коленями. Во сколько похороны? Надо уточнить по газете. Мрачные скрипучие звуки высоко в воздухе. Колокола церкви святого Георгия. Они отбивали время: гулкий мрачный металл.
Эй-гей! Эй-гей! Без четверти. Потом снова: по воздуху донесся обертон. Терция. Бедный Дигнам! Трудности, которые вызывает Джойс у читателя, принадлежат к нескольким категориям. Помимо богатства языка, обилия каламбуров, стилизаций и розыгрышей, здесь залегает целая энциклопедия ирландской, да и не только ирландской истории. Но главное сопротивление оказывает именно сам новаторский метод письма, так называемый "поток сознания" - усеченные фразы и мысли, свобода ассоциаций, отсутствие препинания. Кроме того, отсутствие стабильного рассказчика не всегда позволяет во-время понять, где кончается одно сознание и начинается другое. Устные и внутренние монологи сплавлены воедино, а жители Дублина переходят друг в друга почти без зазоров. Весь этот ансамбль практически исключает перевод на любой другой язык - вслед за Шекспиром Джойс не просто воспользовался богатством английского, а сам стал этим богатством. Переводчики Хинкис и Хоружий, чей перевод вы слышите сегодня, совершили подвиг, но у подвига есть естественные пределы, и пионеру с барабаном не остановить курьерский поезд. Молли Блум, неверная Пенелопа, большую часть своего сюжетного времени проводит в постели. Эта женщина далека от идеала, ее кругозор узок, а мысли незамысловаты. И тем не менее, автор умудряется представить ее таким образом, что внутри пошленькой похотливой певички умещается целая вселенная, ее мирок раздвигается до нашего общего мира. Здесь поток сознания становится основным приемом: заключительный монолог Молли, почти 50 страниц текста - это всего четыре абзаца и никакого препинания. В Молли нет прямого зла - в ней только мелочность, как в любом из нас. Своему Блуму она вполне отвечает взаимностью, что не мешает ей спать с импрессарио и строить планы насчет нового жильца. Если Блум - это Мышкин, из которого выпущен воздух, то Молли - Настасья Филипповна и Аглая вместе, с точностью до наоборот. Гocпoди какие шальные мысли иногда лезут в голову было бы таким развлечением если бы он положим стал у нас жить а почему бы нет наверху свободная комната и кровать Милли в комнате выходящей в сад он мог бы писать заниматься там стол есть для его бумагомарания а если ему вздумается перед завтраком читать в постели как я делаю то этот может приготовить завтрак и для 2 точно так же как он готовит для 1 я ни за что не буду брать квартирантов с улицы для него если он делает из дома постоялый двор так приятно бы подольше поговорить с воспитанным образованным человеком я бы завела себе хорошенькие красные домашние туфли как продавались у тех турок в фесках или желтые и красивый слегка прозрачный пеньюар он мне так нужен или матине персикового цвета как то что когда-то давно у Уолпола всего за 8 и 6 или за 18 и 6 пожалуй я дам ему еще один шанс встану утром пораньше все равно это ложе старого Коэна надоело безумно и можно пойти на рынок посмотреть овощей капусту помидоры морковь разных фруктов получше они такие чудесные свежие когда их привозят кто знает какой первый мужчина мне попадется они по утрам бродят в поисках этого Мэйми Диллон так уверяла и по ночам тоже это она так ходила к мессе вдруг страшно захотелось грушу большую сочную грушу тающую во рту как в ту пору когда меня одолевали причуды потом я ему швырну его яйца и подам чай в той чашке с приспособлением для усов ее подарок чтоб у него рот стал еще шире думаю мои сливки тоже ему понравятся я знаю как я сделаю я буду ходить по дому довольно веселая но не слишком напевая mi fa pieta Masetto потом начну одеваться чтоб выйти presto non son piu forte надену лучшие панталоны нижнюю юбку и дам ему как следует на все посмотреть так чтоб у него встал пускай знает раз он сам этого хотел что его жену ебли да и отъебли досыта как надо только не он 5 или 6 раз подряд на простыне след от семени а я даже не стану трудиться выводить утюгом это должно его убедить если не веришь пощупай мой живот или остается только чтоб я его заставила стать тут посреди и заправить того в меня тянет рассказать ему все до малейшей мелочи и заставить чтоб он сам себе сделал у меня на глазах он это заслужил его одного вина если я прелюбодейка как сказал этот субъект на галерке О не так велика беда если это все зло которое мы совершили в этой юдоли слез видит Бог это не так уж много все что ли так не делают только скрывают а я думаю женщины для того и существуют иначе. Он бы сотворил нас как-нибудь по-другому чтоб меньше привлекали мужчин ладно если он желает целовать мой зад то я стяну панталоны и выпячу ему прямо в физиономию в натуральную величину пускай засовывает свой язык в дыру хоть на 7 миль в то вокруг чего целовать а потом скажу ему мне надо 1 фунт или может быть 30 шиллингов скажу что хочу купить для себя белья тогда если даст значит он не такой уж плохой я не хочу из него выжать все до последнего как другие женщины поступают я уж давно могла бы выписать себе недурной чек расписалась бы за него на пару-другую фунтов он сколько раз забывал запереть книжку к тому же он и так не проматывает я позволю ему чтобы он кончил на мой зад только пускай не перепортит мне панталоны или с этим уж примиримся приму равнодушный вид задам ему 1 - 2 вопроса и по ответам узнаю когда он такой он ничего не способен скрыть я изучила его до черточки зад я сожму как следует и скажу какие-нибудь похабные выражения понюхай задницу или полижи говно или любую дурь что взбредет в голову а потом предложу да О погоди а теперь солнышко моя очередь буду такая веселая привлекательная как ни в чем не бывало Ах да ведь я ж позабыла про эти чертовы крови тьфу не знаешь плакать или смеяться так в нас всего намешано нет лучше всего тогда надеть какое-нибудь старье это как-то даже острее он никогда не узнает он это сделал или же нет вполне сойдет для него любая старая тряпка потом оботру с себя совершенно непринужденно все его выжделения и пойду себе а его оставлю гадать куда же она отправилась это единственный способ его заставить чтобы хотел меня четверть пробило экое несусветное время сейчас наверно в Китае как раз встают заплетают на день свои косички скоро у монахинь утренний благовест к ним никто не является испортить им сон разве что один-два священника для ночного богослужения у соседей будильник с первыми петухами трезвонит так что того гляди надорвется посмотрим сумею ли я хоть задремать 1 2 3 4 5 что это за цветы они выдумали как будто звездычна Ломбард-стрит обои были гораздо красивее похожи на передник который он мне подарил а я надевала всего два раза лучше притушить лампу и опять попытаться так чтобы смогла встать пораньше пойду к Лэм что рядом с Финдлейтером скажу чтобы прислали цветов поставить в доме на случай если он опять его приведет завтра то есть сегодня нет нет пятница несчастливый день сначала надо хоть прибрать в доме можно подумать пыль так и скапливается пока ты спишь потом можно будет музицировать и курить я могу аккомпанировать ему только сначала надо протереть у пианино клавиши молоком а что мне надеть приколю ли я белую розу или эти изумительные пирожные от Липтона мне нравится как пахнет в богатом большом магазине по 7 1/2 пенсов за фунт или те другие с вишневой начинкой и розовой глазурью по 11 принести пару фунтов красивое растение в середину стола это можно взять подешевле у погоди где ж это я недавно их видела я так люблю цветы я бы хотела чтобы все здесь вокруг утопало в розах Всевышний Боже природа это самое прекрасное дикие горы и море и бурные волны и милые сельские места где поля овса и пшеницы и всего на свете и стада пасутся кругом сердце радуется смотреть на озера реки цветы всех мыслимых форм запахов расцветок что так и тянутся отовсюду из всякой канавы фиалки примулы все это природа а эти что говорят будто бы Бога нет я ломаного гроша не дам за всю их ученость отчего они тогда сами не сотворят хоть бы что-нибудь я часто у него спрашивала эти атеисты или как там они себя называют пускай сначала отмоют с себя всю грязь потом перед смертью они воют в голос призывают священника а почему почему потому что совесть нечиста и боятся угодить в ад о да я их отлично знаю кто был первый человек во вселенной когда никого еще не было кто все сотворил кто ага они этого не знают точно так же как я так что вот вам с тем же успехом они могли бы попробовать запретить завтра восход солнца это для тебя светит солнце сказал он в тот день когда мы с ним лежали среди рододендронов на мысу Хоут он в сером твидовом костюме и в соломенной шляпе в тот день когда я добилась чтоб он сделал мне предложение да сперва я дала ему откусить кусочек печенья с тмином из моих губ это был високосный год как сейчас да 16 лет назад Боже мой после того долгого поцелуя я чуть не задохнулась да он сказал я горный цветок да это верно мы цветы все женское тело да это единственная истина что он сказал за всю жизнь и еще это для тебя светит солнце сегодня да этим он и нравился мне потому что я видела он понимает или же чувствует что такое женщина и я знала что я всегда смогу сделать с ним что хочу и я дала ему столько наслаждения сколько могла и все вела и вела его пока он не попросил меня сказать да а я не стала сначала отвечать только смотрела на море и небо и вспоминала обо всем чего он не знал Малви и мистера Стенхоупа и Эстер и отца и старого капитана Гроува и матросов на пирсе играющих в птички летят и в замри и в мытье посуды как они это называли и часового перед губернаторским домом в белом шлеме с околышем бедняга чуть не расплавился и смеющихся испанских девушек в шалях с высокими гребнями в волосах и утренний базар греков евреев арабов и сам дьявол не разберет кого еще со всех концов Европы и Дьюк-стрит и кудахчущий птичий рынок неподалеку от Ларби Шэрона и бедных осликов плетущихся в полудреме и неведомых бродяг в плащах дремлющих на ступеньках в тени и огромные колеса повозок запряженных волами и древний тысячелетний замок да и красавцев мавров в белых одеждах и тюрбанах как короли приглашающих тебя присесть в их крохотных лавчонках и Ронду где posadas ' со старинными окнами где веер скрыл блеснувший взгляд и кавалер целует решетку окна и винные погребки наполовину открытые по ночам и кастаньеты и ту ночь когда мы пропустили пароход в Альхесирасе и ночной сторож спокойно прохаживался со своим фонарем и Ах тот ужасный поток кипящий внизу Ах и море море алое как огонь и роскошные закаты и фиговые деревья в садах Аламеды да и все причудливые улочки и розовые желтые голубые домики аллеи роз и жасмин герань кактусы и Гибралтар где я была девушкой и Горным цветком да когда я приколола в волосы розу как делают андалузские девушки или алую мне приколоть да и как он целовал меня под Мавританской стеной и я подумала не все ли равно он или другой и тогда сказала ему глазами чтобы он снова спросил да и тогда он спросил меня не хочу ли я да сказать да мой горный цветок и сначала я обвила его руками да и привлекла к себе так что он почувствовал мои груди их аромат да и сердце у него колотилось безумно и да я сказала да я хочу Да. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
