Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)

 

 Новости  Темы дня  Программы  Архив  Частоты  Расписание  Сотрудники  Поиск  Часто задаваемые вопросы  E-mail
29.3.2024
 Эфир
Эфир Радио Свобода

 Новости
 Программы
 Поиск
  подробный запрос

 Радио Свобода
Поставьте ссылку на РС

Rambler's Top100
Рейтинг@Mail.ru
 Радио Свобода - XX век

Учение столетия - психоанализ

Автор и ведущий: Борис Парамонов

Психоанализ - новое направление в медицинской науке, точнее в психиатрии и психологии, связанное с именем Зигмунда Фрейда,- принадлежит к числу базовых культурных новаций двадцатого века. Его появление изменило мир не в меньшей мере, чем, скажем, открытие ядерной энергии со всеми мирными и немирными его последствиями. Вообще это сравнение удачно, его можно развивать: психоанализ, как и физика микротел, проникает на глубины, ранее остававшиеся не доступными человечеству. И столь же радикально он меняет взгляд на мир - порывает с представлениями, которые принято называть классическими, с картиной строго упорядоченного, рационально организованного мира. Отныне мир предстает иррациональным. Это как раз и есть едва ли не главное слово для характеристики фрейдизма, который его недоброжелатели часто называют апологией иррациональных стихий, а самого Фрейда представляют чуть ли не врагом общества и морали. Говорить так - все равно, что смешивать поджигателя с пожарным. Фрейд не выдумал иррационального в человеке - он его в человеке открыл. Это начало он назвал бессознательным, Оно.

Прежде чем углубиться в подробности самого учения, вспомним, как сам Фрейд оценивал его в историко-культурной перспективе (вернее - ретроспективе). Он ставил психоанализ в ряд с открытиями Коперника и Дарвина. Их объединяет новый взгляд на человека и его место в мире. Общая установка - преодоление классического антропоморфизма, то есть выстраивания бытия по образу и подобию человека. Человек больше не является хозяином мира, центром Вселенной: это Коперник, отвергший геоцентрическую модель мироздания. Дарвин идет дальше: для него человек перестает быть господином и царем животного мира - у них одинаковое, в естественном порядке, происхождение, и не следует забывать об этом едином первоисточнике. Фрейд ставит окончательный диагноз: человек не владеет самим собой, не знает, не сознает глубинного содержания собственной души. Это значит, что его сознание не представляет полноты его душевной жизни. Вот главное открытие Фрейда: само существование бессознательной душевной жизни.

Широкой публике, однако, свойственно иное, суженное представление о психоанализе: его подносят как некий пансексуализм - учение о доминирующем влиянии полового, сексуального инстинкта на все проявления человеческого поведения и деятельности. Надо сказать, что и сам Фрейд подчеркивал этот базовый характер сексуальных влечений в открытой им картине действительности. Но тут нужно помнить, о какого рода действительности, о какой области жизни шла у него речь, чем он занимался. Зигмунд Фрейд был врач, специализировавшийся в психиатрии, искавший удовлетворительных методов терапии психоневрозов. Существовавшие тогда - к началу 90 годов девятнадцатого века - методы его не удовлетворяли: тогдашняя психиатрия, сделавшая многое для описания и квалификации душевных расстройств, не владела эффективными способами их врачевания. Такие методы были найдены Фрейдом, когда он сумел понять природу психоневрозов - различного рода фобий, истерии, навязчивых состояний: увидел в них своеобразные сексуальные расстройства. На этом своем открытии Фрейд всячески настаивал, но нужно не упускать из виду специфику этого сюжета, еще и еще раз повторять, что психоанализ возник как терапевтическая техника, а не тотальное мировоззрение, претендующее на отыскание ключа ко всем загадкам бытия. Ни о каком "пан", следовательно, говорить не приходится. Другой вопрос: какие дальнейшие внемедицинские экспликации получил психоанализ, как и когда он стал выходить на широкое поле гуманитарных исследований и какую роль в этом сыграл сам Фрейд. Об этом мы будем говорить в дальнейшем с возможной в нашем случае полнотой.

Сейчас же вернемся к сюжетам чисто медицинским. Какие механизмы образования неврозов обнаружил Фрейд? Почему вообще в связи с этими сюжетами возникло понятие бессознательной душевной жизни? Потому что неврозы со всеми их особенностями - просто симптомы болезни, имеющей скрытый от больного - да поначалу и от врача - смысл. Их подлинное содержание вытеснено из сознания - и вытеснено потому, что не находит в нем, в сознании, культурной санкции, морально неприемлемо. "Оно", бессознательное не может быть примирено с "Я" - дневным сознанием человека, его социально-культурной идентификацией: отсюда и невроз. Таким морально неприемлемым, неартикулированным сюжетом была в эпоху Фрейда сексуальная жизнь, о которой не принято было говорить, наоборот, следовало ее стыдиться как чего-то низкого, животного в человеке. Фрейд обнаружил, что причина психоневрозов - нереализованные сексуальные побуждения, подвергающиеся вытеснению из сознания, но остающиеся в душе и оказывающие патогенное действие на поведение человека, на образование самого невроза со всеми его подчас парадоксальными симптомами. При этом нужно учитывать особенный характер сексуальности невротика: она заостренно антисоциальна. По этой причине сексуальный импульс и вытесняется из поля его сознания.

Почему это происходит, откуда эта антисоциальность, культурная неприемлемость невротической сексуальности? Не в факте существования секса как такового: с этим обстоятельством человечество более или менее справлялось на протяжении всей своей истории. Задачи культуры требовали, конечно, ограничения первичных порывов, инстинктуальной анархии: культуру не построить, не сдерживая инстинкты. Такое сдерживание, конечно, не способствует увеличению человеческого счастья; но люди в обществе привыкли жить по принципу реальности, а не по принципу удовольствия, научились подчинять свои инстинкты социальным требованиям. Это создает чисто культурные напряжения, но, как правило, не приводит к нервным срывам и заболеваниям. В чем специфика невротической психики? В том, что она остается глубинно инфантильной, архаически некультурной. Необходимое вытеснение не происходит в достаточной мере. Невротик всегда - человек, не сумевший безболезненно выйти из детства. Этот остаток невытесненного психического материала и оказывает патогенное действие.

Одним из эффектнейших прорывов к истине было открытие Фрейдом феномена детской, инфантильной сексуальности. С этим связан знаменитый Эдипов комплекс - сексуальное влечение ребенка к родителю противоположного пола. В социально-культурной адаптации это влечение постепенно изживается, но в отдельных случаях изживание, вытеснение комплекса не проходит до конца. Вообще несколько обобщая можно сказать, что причиной неврозов всегда является фиксация сексуального влечения - либидо на ингибированном, запретном, культурно неприемлемом объекте. Задача психоаналитического лечения - выявить эти сюжеты в бессознательном пациента и довести их до его сознания. Невротический симптом, осознанный в своем происхождении, исчезает. Психоаналитичкое лечение - это осознание бессознательного.

Чтобы показать, как действуют все эти механизмы образования болезни и последующего ее психоаналитического лечения, приведу пример из популярной, но вполне квалифицированной книги Фрица Виттельса "Фрейд, его личность, учение и школа", впервые изданной в СССР в 1925 году, а в 91-м перепечатанной репринтом (заодно с архаически-марксистским предисловием профессора Рейснера). Виттельс сам был психоаналитиком и примеры он приводит из собственной практики. Читаем:

У меня был как-то молодой пациент, страдавший тяжелым удушьем, приступами страха и множеством других расстройств. Однажды он с криком упал без сознания. Другой раз он упал без чувств, когда увидел в театре "Живой труп" Толстого. Пости так же чувствовал он себя, присутствуя на представлении "Анфрау" Грильпарцера и оперы "Аида". У него было желание выпрыгнуть из окна, и он опасался, что приведет его в исполнение; он не мог идти по мосту, боялся полицейских и пр. Он сообщил мне, что его сестра несколько лет тому назад умерла от какой-то загадочной болезни.

Избавляю читателя от протокольного изложения трудной работы и сообщаю лишь удивительный результат. Однажды ночью сестра пришла к брату в кровать. Во время каких-то сексуальных манипуляций на нее нашел столбняк, длившийся несколько часов и внушивший пациенту невероятный страх. Что стал бы он делать, если бы на утро в его кровати было обнаружено недвижимое тело сестры? К счастью, она вовремя проснулась и никто ничего не заметил. Когда несколько лет спустя она умерла, у пациента возникло подозрение, что она лишь мнимоумершая. Только ему могло придти в голову подобное подозрение. Ведь ему было кое-что известно о ней. Однако он молчал и позволил похоронить ее. Значит, он был убийца. Путем идентификации он сам превратился в живой труп, не выносил "Аиды", которую погребают заживо, а также "Анфрау" Грильпарцера, в которой брат убивает сестру. Мосты ведут на другой берег: на тот свет. Полицейский арестует убийцу...

Более пятидесяти симптомов было разъяснено и вырвано с корнем, благодаря этим поздним разоблачениям. Чтобы добиться этого, нам понадобилась четырехмесячная работа.

Как проводится эта работа? Технически, психоаналитический сеанс представляет собой разговор пациента с врачом, причем говорить должен в основном пациент. Используется метод так называемых свободных ассоциаций: пациент лежит на кушетке и говорит все, что приходит ему в голову после наводящих вопросов врача. Тут-то и открывается истина о его бессознательном: ибо то, что приходит в голову, неизбежно связано с содержанием его бессознательного, - тут нет ничего произвольного, невозможно что-либо выдумать. В набоковской "Лолите" Гумберт Гумберт говорит, что он дурил врачей, придумывая сновидения; на самом деле, даже придуманные, они имели отношение к его подлинным переживаниям. Психоанализ исходит из представления о тотальной детерминированности человеческого поведения; в этом смысле он представляет собой жесткую каузальную систему, если говорить о его философских проекциях. Мир, открываемый психоанализом, не знает свободы.

Говоря о психоанализе и его предмете - нервных расстройствах, психоневрозах, нельзя не вспоминать слова Полония о Гамлете: в его безумии есть система. Невроз всегда имеет содержание, смысл, жизненный сюжет. Его внешние симптомы кажутся абсолютно иррациональными, не мотивированными реально событиями: с чего бы это человеку, попавшему на представление "Живого трупа", падать в обморок? Пример, приведенный Виттельсом, показывает, что за этим стояло. Невротический симптом, таким образом, приобретает значение символической репрезентации реальной проблемы. Это некий шифр, шифрованный язык, код. То же самое относится к сновидениям. Фрейд, заставляя пациентов прибегать к свободным ассоциациям, обратил внимание на то, что они очень часто принимались рассказывать ему свои сны. Это значило, что они хотят ему сказать нечто на этом языке - и в то же время скрыть, для чего и прибегают к этому шифру. Гениальность была в догадке, что это шифр. После чего оставалось только (ничего себе "только"!) его расшифровать. Соответствующие страницы у Фрейда, как и фундаментальную работу "Толкование сновидений", читаешь, раскрыв рот.

Приведем только один пример, причем из простейших, взятый из этой книги:

Шуцману (полицейскому) снится, что он стоит на посту. К нему подходит инспектор, на воротнике мундира которого имеется цифра 2262 или 2226, - во всяком случае в этой цифре несколько двоек. Разложение числа 2262 при передаче сновидения указывает на то, что составные его части имеют каждая свое значение. Видевший сон вспоминает, что вчера вместе с коллегами он беседовал о продолжительности их службы. Поводом к разговору послужил их бывший инспектор, вышедший на 62-м году в отставку с полной пенсией. Сам он служит 22 года и ему остается 2 года и 2 месяца до получения 90% пенсии. Сновидение содержит осуществление его желания получить чин инспектора. Начальник с цифрой 2262 - он сам, отслуживший 2 года и 2 месяца, и теперь, как его 62-летний инспектор, может выйти в отставку с полной пенсией.

Это, конечно, очень простой пример, самый простой, должно быть, который я довольно долго искал в книге Фрейда. Важно в этом сюжете подчеркнуть то, что Фрейд считал основным в любом сновидении: таковое всегда - символическое осуществление желания сновидца, часто от него самого скрытого, то есть бессознательного. Поскольку наши желания сплошь и рядом бывают, мягко говоря, антисоциальными, в них стыдно признаться. Это и подчеркивает характер бессознательного - некоей сублиминальной свалки, скопища постыдных желаний и страстей. Сон полицейского - из самых невинных. (Полицейские вообще, как люди, стоящие на страже общественного порядка, должны быть существами простоватыми, незатейливыми.)

Такой же символический характер имеют невротические симптомы - их нужно разгадать, тогда становится ясен сюжет болезни, реальные события, оказавшие травматический эффект на психику человека. Мы видели это на примере из Виттельса. Пожалуй, приведу еще пример из самого Фрейда: случай, сообщенный им в книге "Лекции по введению в психоанализ" - пример невроза навязчивости.

Молодая замужняя дама находится во власти навязчивого желания: по многу раз в день, стоя в гостиной у круглого стола, покрытого скатертью, она вызывает горничную, причем ей самой непонятно, зачем. Отдав какое-нибудь пустяковое приказание или спросив о чем-либо, она горничную отпускает. Все это как бы пустяки, но дама по-настоящему страдает, болезненно ощущая принудительный, насильственный характер этого своего поведения, этой абсолютно ей непонятной причуды: ей этой совершенно не нужно, но она должна это делать. Анализ раскрывает следующее. Муж молодой дамы оказался импотентом. В первую брачную ночь после многократных и безуспешных попыток совершить акт, он уже под утро сказал: "Перед прислугой будет стыдно!" - и, схватив бутылку красных чернил, вылил ее на простыни. Половая жизнь это пары так и не наладилась. Номинальная жена, естественно, страдает от этого - и ей стыдно: стыдно перед той же горничной. Поэтому она и вызывает ее по нескольку раз в день к столу, покрытому скатертью.

Фрейд, пользовавший эту пациентку, никак не мог понять, в чем тут дело, пока не догадался распросить ее о самой этой скатерти: она оказалась украшенной вышивкой красного цвета. Дама хочет показать горничной, что она - действительно дама, что утратила невинность, что в ее семейной жизни все в порядке. Понятно, что невротический симптом после такого анализа исчезнет: вызовов горничной к скатерти больше не будет. Невроз навязчивости излечен. Однако останется проблема, к неврозу в свое время и приведшая: импотентность мужа. Это проблему даме придется решать самой. Фрейд не раз говорил, что психоанализ сам по себе не делает людей счастливее: просто он уменьшает количество бессознательного и и за этот счет увеличивает объем сознания. Известна и другая древняя мудрость: умножающий познание умножает скорбь. Мы вправе выбирать между этими вариантами.

Опыт истории культурного человечества показывает, что оно решительно склоняется к Экклезиасту. Почему рост культуры - то есть в конечном счете сознания - не способен разрешить вековечных проблем бытия? Конкретно: если тот же психоанализ способен помочь отдельно взятому человеку, то может ли он облагодетельствовать человечество? Корректно сформулированный, этот вопрос значит: можно ли распространять наше знание о законах индивидуальной психики на анализ коллективных проблем? Верифицируем ли он в поле массовой психологии? Психоанализ не уклонился от этого вопроса, но ответ был скорее пессимистическим. Сам Фрейд пришел к заключению, что как раз культура делает человека несчастным.

Зигмунд Фрейд долго оставался в одиночестве. Уже первый его сотрудник Иозеф Брейер, собственно и открывший так называемый катартический эффект - исчезновение невротического симптома при работе воспоминания - и написавший вместе с Фрейдом монографию "Исследование истерии", не нашел в себе сил идти дальше с младшим коллегой по скользкому пути. Интересен случай, когда Брейер натолкнулся на этот эффект: истеричная девушка постепенно освобождалась от симптомов, когда под гипнозом она возвращалась к моменту первого их появления. Выяснилось, что она заболела, ухаживая за своим умирающим отцом. Брейер не заметил здесь установки на отца, то есть сексуальную этиологию заболевания, связанную с Эдиповым комплексом. А когда это заметил Фрейд, Брейер от него отдалился.

Ученики в конце концов появились. Мысль о сексуальной обусловленности психоневрозов постепенно перестала пугать если не широкую публику, то передовых специалистов. У Фрейда образовался свой круг - Венское психоаналитическое общество, к 10-м годам века ставшее международным. Можно сказать, что психоанализ как терапия стал завоевывать признание еще перед Первой мировой войной. Однако с попытками расширить поле применения психоанализа, выведя его за пределы медицинской практики, начались расхождения, а вскоре и раскол. Главным раскольником был Карл-Густав Юнг. Предметом раскола стала тема о характере либидо - той первичной инстинктуальной энергии, которая составляет основу всякой активности человека. Фрейд настаивал на строго сексуальном его характере. Юнг принялся доказывать, что либидо как витальная энергия не может быть полностью сведена к сексу, что сам секс - только модификация этого либидо, этой энергии.

Следует не уставая подчеркивать, что этот вопрос - о характере и природе бытийной энергии, в поле которой живет человек, - мог возникнуть как раз на переходе психоаналитического исследования от вопросов индивидуальной психики к более широким спекулятивным построениям. Юнг - и не только он один - почувствовал необходимость дать ценностную ориентацию психоанализа, определить мировоззрительные его возможности. Тогда и поднялся во всей силе конфликтный вопрос о природе либидо. Фрейд настаивал на том, что это спор о словах, что если б он в свое время вместо термина либидо употребил философски возвышенное, со времен Платона, слово эрос - как построяющая жизнь и связывающая сила, - то и конфликта не было бы. Но это был не только спор о словах. Столкнулись две установки - строго научная и философская. Фрейд открыл метод лечения психоневрозов - научный метод, который в сущности не требует никакого метафизического продления: если он работает в пределах выделенной им группы явления, то ничего другого от него и не требуется. Из метода не надо делать мировоззрение. Но как раз такие попытки составляют едва ли не всю историю философии и науки. Людям требуется целостное мировоззрение, философская ориентация. Когда возник вопрос о философских продлениях психоанализа, оказалось, что мировоззрение, на его основе построяемое, отличается прямо-таки вульгарным натурализмом. Это и назвали пансексуализмом - а термин навязали психоанализу в качестве его философской квалификации.

Годом раскола в психоанализе считается 1912-й, когда Юнг опубликовал второй том своей книги "Символы и трансформации либидо". В предисловии к одному из позднейших изданий этого труда он писал:

Эта книга возникла как обвал, который я не мог остановить. Необходимость, стоявшая за этим, стала мне ясна лишь позднее: это был взрыв тех душевных содержаний, которым не было места в удушливой атмосфере фрейдовской психологии... У меня не было желания очернить Фрейда или отрицать его громадные заслуги в исследовании индивидуальной психики. Но понятийные рамки, в которые он заключил психические явления, казались мне невыносимо узкими... Я имею в виду главным образом редуктивистскую каузальность его картины мира и почти полное невнимание к телеологической направленности, столь характерной для психики... Его изначальная точка зрения ... сужена старомодным рационализмом и научным материализмом конца 19 века.

В этих словах очень отчетливо явлено расхождение установок Фрейда и Юнга. Последний хочет выйти за пределы науки - и утверждает, что говорить о психических явлениях вообще невозможно, не выводя их в широкое метафизическое пространство. Еще и еще раз подчеркнем: не нужно выбирать между Фрейдом и Юнгом, искать у одного истины, а у другого заблуждения (к кому бы ни относилось то и другое). Они говорят о разном, разное подразумевают: Юнг ищет построить философию, а Фрейд хочет остаться в границах науки, которая неизбежно будет каузально-рационалистической, редуктивистской, то есть сводящей высшее к низшему, сложное к простому, то есть объясняющей, а не только описывающей, и столь же неизбежно сохранит черты того, что Юнг назвал научным материализмом. Вообще-то материализма философского у Фрейда как раз нет, он не ищет материальных субстратов психических явлений; а научный материализм как методологическую установку, не строящую метафизики, лучше назвать позитивизмом.

В приведенных словах Юнга содержится еще одна, и самая важная, деталь, указывающая на принципиальный отход от Фрейда: он говорит, что психоанализ, вообще всякое учение о душе нельзя замыкать рамками индивидуальной психики. Вот отсюда и началось юнгианство с его идеей коллективного бессознательного, вообще с его попытками вывести психическую жизнь человека в надындивидуальный план, в некое объективное метафизическое поле.

Слов нет, на этом пути Юнгу удалось сделать много интересного, в частности дать широко развернутую теорию мифа и мифосознания, но он вышел тем самым не только за пределы психоанализа, врачующего отдельно взятую душу, но и за пределы науки вообще. Юнгианство - это метафизика, можно даже сказать мистика. Фрейд и практикующие фрейдисты-психоаналитики очень скептично отзывались о терапевтических результатах юнгианской глубинной психологии - процедуры, которую Юнг назвал психосинтезом. Когда сам Юнг в автобиографии "Воспоминания, размышления, сны" сообщает об удачных случаях своей терапевтической работы, нельзя не заметить, что она выдержана в методике классического, фрейдистского психоанализа.

Несомненно, в самом столкновении фрейдизма и юнгианства наличествует философский сюжет первостепенного значения. Его можно спроецировать даже на социально-политическое поле. И в свете современных представлений, лучше сказать - нынешних ценностных ориентаций окажется, что Фрейд предпочтительнее. Он ориентирован на человека, на его индивидуальные проблемы, он, так сказать, персоналистичен, а значит, как ни странно это звучит в предлагаемом контексте, - демократичен. Он не навязывает человеку правильного мировоззрения, а помогает ему решать его частные проблемы. Для Юнга же характерна как раз противоположная установка: он убежден, что человек решит свои частные проблемы только тогда, когда поймет истину о бытии и в нее войдет - преисполнится универсального духа. В сущности у Юнга наличествует тоталитарная тенденция в гегелевском варианте: истина - это система, она не может быть частичной, но только целостной. Пациент Юнга должен стать чем-то вроде философа у Гегеля: воплощением и манифестацией мирового духа. Только такой человек, по Юнгу, может назваться здоровым. Согласимся, что это мало похоже на медицину - даже в такой ее парадоксальной модификации, как фрейдовский психоанализ.

Но Юнга главным образом интересовала отнюдь не медицина. Он задумывался о путях человечества, о динамике и трансформациях культуры. И здесь ему, безусловно, удалось высказать значительные мысли. Главная из них - о необходимости сохранять связь с древнейшими содержаниями души, попросту с традицией, с мифотворческой установкой души. Бытие нельзя до конца рационализировать, это не только неверно, но и опасно. Развитие рационалистической культуры оторвало душу от ее живых источников, раскололо личность; этот раскол, распад, диссоциация есть то, что происходит в шизофрении. Но поскольку индивид остается здоровым, постольку происходит шизофренический распад окружающей культуры; как говорил Юнг, когда внутренняя ситуация не осознается, она проецируется вовне как судьба.

Вот еще одно высказывание Юнга, относящееся к 40-м годам:

Нынешняя склонность разрушать все традиции может прервать нормальный процесс развития на несколько столетий и заменить его новым варварством. Там, где господствует марксистская утопия, это уже произошло. Но и преобладающее ныне научное и техническое образование также может привести к духовной регрессии и душевному распаду. Утрата корней и отсутствие традиций невротизирует массы и чреваты коллективной истерией. Коллективная истерия требует коллективной терапии, которая заключается в уничтожении свободы и терроре. Там, где у власти рационалистический материализм, там государства - не только тюрьмы, но и сумасшедшие дома.

Люди, оставшиеся верными методологическим основоположениям психоанализа, считают однако, что Фрейд, обратившись к темам Юнга, сумел разбить его на его же поле. Здесь нужно сказать о работах Фрейда, относящихся к той области, которую он назвал метапсихологией: психоаналитическое исследование уже не индивидумов, но коллективного сознания и бессознательного, массовой психологии, да и того же мифа. Главные из этих работ - "Тотем и табу", "Массовая психология и анализ "Я", "По ту сторону принципа удовольствия", "Недовольство культурой", "Будущее одной иллюзии" (эта иллюзия - религия). Во всех этих работах Фрейд по-своему решает - если угодно юнгианскую - тему о соотношении механизмов индивидуального сознания и массовой психологии, строит своего рода психоаналитическую культурологию.

Помимо и независимо от Юнга, Фрейд сумел разглядеть опасные тенденции современности в отношении ее к древним, вневременным содержаниям души. В работе о массовой психологии Фрейд дал психоаналитическое объяснение новому в двадцатом веке феномену, который в Германии получил название фюреризм, а в СССР - культа личности (еще до восхождения Гитлера и Сталина). Это регресс к доисторическому состоянию первобытной орды, характеризовавшейся безраздельным господством отца. Его тотальная тирания была бы психологически невыносимой, если б не возникал компенсаторный механизм любви к отцу, то есть в перенесении на него коллективного либидо, и, следовательно, объединения людей в братский союз, основная черта которого - всеобщее единство в одинаковой обделенности. Предполагается, что отец всех любит одинаково. Психическая природа фюреризма, обоготворения вождя массами, в специфических терминах психоанализа, - замещение Сверх-Я объектом. Сверх-Я у Фрейда - это воображаемая структура, система норм и ценностей, доминантных в данном обществе, которым подчиняется, перед которыми преклоняется индивид. Фрейд говорит, что Сверх-Я - это идеализированный образ отца (порождащий затем идею Бога). И в массовой психологии происходит отождествление этой идеальной инстанции с конкретной личностью диктатора - замена Сверх-Я объектом.

Среди метапсихологических работ Фрейда есть одна, в которой речь заходит прямо о коммунизме. Здесь он высказывает о таковом истину, неоспоримость которой только подтверждается со временем. Эта работа называется "Недовольство культурой". Рок человечества - быть несчастным, ибо счастье на самом элементарном (то есть самом важном) уровне - это беспрепятственное удовлетворение инстинктивных потребностей, первичных позывов, как называет это Фрейд. Но такое удовлетворение приходит в конфликт с требованиями общества. В обществе индивид, отказываясь от счастья, обретает гарантии безопасности. Это и есть культура. Культура по природе своей подавляет, она репрессивна. Репрессии подлежат в первую голову стремление к неограниченному сексуальному удовлетворению и инстинкт агрессии, изначальная взаимовраждебность людей, также принадлежащая к числу этих первичных позывов.

Далее Фрейд пишет:

Коммунисты полагают, что они нашли путь к освобождению от зла. Человек несомненно добр, он желает добра ближнему, но институт частной собственности испортил его природу. Частное владение имуществом дает человеку власть и тем вводит его в искушение третировать других; человек, лишенный собственности, должен загореться враждой и восстать против угнетателей. Если частная собственность будет уничтожена, если все имущество станет общим и всем людям будет дозволено им пользоваться, всякое недоброжелательство и вражда исчезнут среди людей.

Я никоим образом не хочу вдаваться в экономическую критику коммунистической системы, я не могу исследовать вопрос: достигает ли цели и имеет ли преимущества отмена частной собственности, но я могу установить, что психологическая предпосылка для такой отмены - безмерная иллюзия. С отменой частной собственности у человеческой агрессивной страсти отнимается одно из его орудий, сильное, конечно, но отнюдь не сильнейшее. Этим ничего не меняется в агрессивности, злоупотребляющей в своих целях различиями во власти и влиянии, ничего не меняется в сущности агрессивности. Она не была создана собственностью, она почти безразлично господствовала в первобытные времена, когда собственность была еще крайне скудной; она проявляется уже даже в детстве.

Фрейд вспоминает затем о преследовании буржуазии в Советской России - и дает понять, что бывшее ее богатство - только мотивировка для такого преследования, а истинные мотив как раз сама эта первичная агрессивность, желание причинить зло. И он делает заключение:

Становится понятным, что попытка создания новой коммунистической культуры в России находит в преследовании буржуев свое психологическое подкрепление. Можно лишь с тревогой задать себе вопрос - что будут делать Советы, когда они уничтожат всех буржуев?

Нам теперь известно что: уничтожив буржуев, коммунисты стали преследовать т.н. буржуазных спецов, потом крестьян, а уничтожив крестьянство, принялись уничтожать самих себя - Большой террор 37 года.

Назовем еще одну сенсационную работу Фрейда из области метапсихологии - "По ту сторону принципа удовольствия". Здесь он выставил гипотезу о существовании инстинкта смерти, назвав его Танатосом. Влечение к смерти оказывается в числе первичных позывов, хотя, казалось бы, наличие такового резко противоречит как сексуальным влечениям, жизнезиждительному Эросу, так и инстинкту самосохранения, фундаментальному нарциссизму человека. Нарциссизм - любовь к себе - основа всякого самосохранения, опять-таки эротически, либидинозно окрашенного. Аргументация Фрейда очень сложна, но суть ее такова. Человеку, как и всему живому, трудно даются жизненные напряжения, неразрывно связанные с органической, особенно животной жизнью. Жить - трудно, органически трудно. Напряжения хочется снизить и, в пределе, вообще их избегать. Но отсутствие каких-либо напряжений - это и есть смерть. Фрейд пишет:

...мы замечаем, что определенная ... функция участвует в самом общем стремлении всего живущего вернуться к покою неорганического мира. ... То, что доминирующей тенденцией психической жизни, а может быть, и нервной жизни вообще мы признали стремление к снижению, к поддержанию постоянного уровня, к уничтожению внутреннего напряжения ... и является для нас одним из сильнейших мотивов, чтобы верить в существование первичных инстинктов смерти.

Непосредственно психоаналитическим наблюдением, двинувшим мысль в этом направлении, был несомненный факт садизма как одного из проявлений и стойких тенденций душевной жизни. Как можно из жизнеутверждающего Эроса вывести инстинкт садизма, направленный на повреждение объекта? - спрашивал Фрейд, и отвечал вопросом на вопрос: Не следует ли предположить, что этот садизм в сущности является инстинктом смерти, который, будучи оттеснен от Я влиянием нарцистического либидо, может проявляться только на объекте?

Но в истории вопроса об открытии - или гипотезе - инстинкта смерти интересн и другой момент, идущий не от имманентного психоаналитического материала, а в генетическом плане, в смысле интеллектуальной инициативы в постановке самого этого вопроса. "Заявил, застолбил" эту тему отнюдь не Фрейд, а Сабина Николаевна Шпильрейн, психоаналитик русского происхождения. Ее работа под названием "Разрушение как причина становления" была напечатана по-немецки в 1912 году. Здесь начинается новый сюжет - о психоанализе в России: не только о его истории в этой стране, но и о взаимоотношении тематики и методики психоанализа с самим русским менталитетом.

На эту тему высказывался не раз и охотно основатель доктрин. Фрейд вообще интересовался русскими, хорошо знал русскую литературу, Достоевского читал всю жизнь и оставил о нем работу (она называется "Достоевский и отцеубийство"). Особенно часто высказывался Фрейд на эту тему в переписке с Юнгом. Резюмировать его высказывания можно следующим образом:

Русские во многих отношениях - в смысле их психического склада - такие же люди, как европейцы, но они в гораздо большей степени сохранили наследие душевной жизни первобытного человека - в лучшем и более доступном сознанию виде, чем другие цивилизованные народы. Русские ближе к общечеловеческой бессознательной сущности, чем народы Запада. Их бессознательное, их Оно лежит гораздо ближе к поверхности сознания, чем у европейцев. Это является следствием того, что у русских значительно тоньше, беднее культурный слой - система Сверх-Я, тех норм, которые, подчиняя себе первичные инстинкты человека, вытесняют их в бессознательное. Но это же делает русских благодарным материалом для психоанализа: они хороши и как пациенты, и как ученики, и недаром русские предвосхИтили открытие самых глубоких тайн бессознательного.

Такой последней тайной и нужно, пожалуй, считать существование инстинкта смерти - Танатоса. Действительно, на эту тему русским неоднократно приходилось интересно высказываться; не только им, конечно: связь любви и смерти - одна из глубиннейших метафизических тем мировой культуры. Но русские даже и не столько высказывались, сколько воплощали эту тему в собственной судьбе. Россия и русская культура - реализация этой темы, ее овеществление. Русская история двадцатого века прошла под знаком Танатоса. И было бы весьма поверхностным представлять дело так, что эта русская тема ограничивается большевиками, большевицким терророром и всей их практикой вообще. Большевики не с неба свалились и не из Марксова жилетного кармана вылезли - у них была отечественная традиция, причем культурная. Большевицкий срыв России был подготовлен пресловутым Серебряным веком куда в большей степени, чем марксизмом. Вообще главным русским бесом (если употребить известный термин Достоевского) был не Маркс, а скорее Вячеслав Иванов, понтиф русского символизма.

Здесь будет уместным упомянуть работы современного исследователя Александра Эткинда, в ряде книг давшего психоаналитическую трактовку русских культурных тем. Так называемый русский религиозно-культурный ренессанс начала двадцатого столетия, который принято считать временем необыкновенного расцвета русской культуры, был явлением глубоко противоречивым, амбивалентным, если употребить психоаналитический термин. Больше всего это явление само требует психоанализа, отчасти и проведенного в работах А.Эткинда. Вот что он пишет в книге "Эрос невозможного. История психоанализа в России":

Русский символизм пытался выполнять приблизительно те же роли, те же социально-культурные и психологические функции, которые в немецко- и англоязычных странах примерно в те же годы стал выполнять психоанализ. ... Устремления символистов совпадали с устремлениями и методами психоаналитиков в нескольких важных моментах. Оба эти интеллектуальные движения пытались описать невыразимое, осознать бессознательное. В них обоих преобладала интуиция второй реальности, находящейся внутри человека и глубоко отличной от того, что знает здравый смысл. (Но) символизм не создал ничего похожего на систематическую практику терапевтической работы с нуждающимся в ней человеком... Наконец, в своих глубоких корнях русский символизм был деиндивидуализирующим человека и в определенной степени антиинтеллектуальным направлением мысли. В этом он прямо противоположен психоанализу.

Тут мы должны вспомнить, что русский символизм был не только литературным явлением, - он тщился стать неким целостным мировоззрением и даже образом жизни, выступал с притязанием на тотальное переустройство бытия, с теургической, как тогда это называлось, претензией. И здесь уже нужно говорить не о близости с психоанализом, а о родстве с последующим большевизмом. В обоих сказалась утопически-максималистская установка русского сознания. А если провести сюда некую параллель в терминах психоанализа, поискать соответствующий психоаналитический сюжет, то им и будет инстинкт смерти, Танатос. У символистов, у папы ихнего Иванова это было выражено неким мифическим символом, которым стал Дионис - древний бог виноделия, носитель всяческого оргиазма, растворяющего человека в безличных стихиях, деиндивидуализирующего человека. Утрата лица, снятие напряженностей индивидуального существования в оргиастическом хороводе, растворение в безличном- это и есть смерть. Тяга в эту сторону и есть инстинкт смерти.

Александр Эткинд остроумно подытоживает эту тему, говоря, что идея влечения к смерти (выдвинутая, вспомним русским психоаналитиком Сабиной Шпильрейн, испытавшей влияния не только Фрейда, но и современной ей русской культуры) переключает психоаналитический дискурс из Эдиповой логики в принципиально иную логику Диониса. Русский Эдип - как образ всякого становящегося, выходящего в мир человека - изначальное стремление к матери испытывает в образе - в безОбразности - не овладения ею, а растворения в ней, исчезновения в материнской утробе, которая в той же психоаналитической символике есть вместе с тем - могила. И если мы теперь спроецируем эту тему на историю психоанализа, то неизбежно вспомнится Юнг. Русские в своем ренессансе поднимали темы Юнга скорее, чем Фрейда.

Фрейд стал, однако, моден в СССР в первые годы большевицкого правления. Психоанализ пытались использовать как орудие воспитания нового социалистического человека, как методологию очищения бессознательного от антисоциальных - в новом контексте антисоциалистических - импульсов. Предполагалось, что таким до конца выпотрошенным человеком будет легко манипулировать. Троцкий тогда писал, что как марксизм принес ясность в экономику, научил преодолению анархии капиталистического производства, так фрейдизм организует душевный хаос человека. Советское государство выступило с претензией полностью овладеть сознанием человека.

Потом, однако, от психоанализа в СССР отказались. Его обдумывание в идеологическом контексте выявило несовместимость его с марксизмом, с марксистским философским материализмом: он ведь радикально отвергал традиционное представление об обусловленности психических процессов материальным субстратом. При этом, чтобы полностью избавиться от неудобных психоаналитических сюжетов, объявили их несуществующими - отказались от понятия бессознательного. Психика выстраивалась в чисто рациональной парадигме. Историк психоанализа в СССР А.Эткинд считает, что эта рационалистическая предпосылка легла в основание позднейшей советской практики карательной психиатрии.

Эти времена, к счастью, миновали. Замалчивание или репрессия психоанализа нынче не входит в число русских недостач. Учение Фрейда в России реабилитировано, его труды широко издаются. Отныне психоанализ стал частью русского культурного дискурса. Россия тем самым вернулась в современность из довременной ночи бытия, в которой она пребывала в течение почти всего двадцатого века.


c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены