Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
19.4.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Письма русского путешественника из Нью-ЙоркаАвтор программы Александр ГенисПредыдущая часть Первый город на земле, как сказано в Библии, построил злодей Каин. Добрый Авель ничего такого не делал. Для миллионов пригородных американцев на городе до сих пор лежит каинова печать, и снимать ее, похоже, никто не собирается. Американцы добровольно поменяли сложную, непредсказуемую городскую жизнь на комфорт пригорода. И все же, среди несметных поклонников Авеля попадаются в Америке и сторонники Каина. Один из них сказал: «Я лучше буду фонарным столбом в Нью-Йорке, чем мэром в Чикаго». От полусельского однообразия американскую цивилизацию спасает ее уникальное исключение - единственный в США настоящий город - Нью-Йорк. Как Рим - Римской империи, Нью-Йорк необходим Америке. Тут не работают аналогии ни со Старым Светом, ни с историей. Нью-Йорк - новый для человечества феномен. Он пришел к нам из будущего, а не из прошлого. Поэтому он чужд и Европе, и Америке. Он существует сам по себе в историческом и географическом вакууме. Лучше всего Нью-Йорк поддается негативным определениям. Он, например, не столица. Столицы существуют для того, чтобы выражать сущность страны. Их имена заменяют собой названия государств. Столица - центр, который в идеале распространяется вплоть до границы. Как тот же Рим, который срастил понятие столицы с понятием империи. Но в Америке нет центра. Здесь жизнь равномерно растеклась по стране и не собирается стекаться обратно. Да и куда обратно? Ведь не в Вашингтон же, этот странный для Нового Света античный слепок. Американцы устроили себе столицу, тогда как европейцы устраивали свои государства вокруг столицы. При этом Нью-Йорк - несомненно главный город Америки. Главный, но не столичный. Это остров, а не центр страны. Остров - и в буквальном, и в переносном смысле слова. Манхэттан прилепился к континенту с самого краешка, заранее заявляя этим о своей инакости. Нью-Йорк - частный город. В нем нет даже главной площади, такой, как Красная в Москве или Тяньаньмэнь в Пекине. Площадь - орудие государственного строительства. Здесь собирается народ, чтобы ощутить свою сплоченность. Во времена фашизма и в Италии и в Германии архитекторы выкраивали из старинных городов огромные плацы для парадов и шествий. В Нью-Йорке просто нет места для таких церемоний. Разве что Центральный парк, но если там и собираются сотни тысяч ньюйоркцев, то чтобы посмотреть шекспировские пьесы или послушать Паваротти. В самом деле, какое серьезное политическое мероприятие можно провести среди холмов и деревьев Сентрал-парка? Меня до сих пор не перестает поражать дерзость, с которой Нью-Йорк решился на эту подмену. Вместо того чтобы обзавестись как все порядочной площадью, он соорудил гигантскую дыру в городской застройке. Уже адрес Сентрал-парка был выбран с гениальной предусмотрительностью. Когда в середине 19 века автор парка Фредерик Олмстед наметил первые контуры своего знаменитого произведения, между 50-ми и сотыми улицами лежали пустоши, за которыми начинались дачные участки Севера. В те времена тоску по более ли менее дикой природе большинство горожан могли удовлетворить, выйдя на крыльцо. Однако уже тогда у ньюйоркцев хватило ума вложить капитал, искусство и усердие в будущее своего города и создать первый в Америке городской парк. Сентрал-парк был задуман и исполнен так удачно, что он до сих пор остался уникальным и неповторимым. Прямоугольник длиной в полсотни кварталов привольно раскинулся посреди тесного, перенаселенного острова, занимая, наверное, самую дорогую в мире землю. В этой щедрости есть особый изыск богатства. Вот так в роскошных отелях оставляют незастроенной всю центральную часть: пустота в тридцать этажей, до самой крыши. Там, где умеют считать деньги, умеют их тратить с шиком. Сентрал-парк - оазис равенства. Вокруг - дома богачей и знаменитостей: одни швейцары и роллс-ройсы. Ни у одного миллионера не хватит денег купить столько нью-йоркского простора, сколько есть у последнего бедняка, владеющего всем Центральным парком. Чтобы убедиться в том, что Манхэттен - часть суши, окруженная водой, надо вернуться к водному транспорту. Когда едешь по Нью-Йорку на машине, можно запросто заехать не то, что в другой район - в другой штат. Про метро я уже не говорю - под землей все равно. Только с палубы - даже, если это палуба речного трамвайчика - можно разобраться в нашем географическом положении: то есть убедиться, что манхэттенцы - островитяне. А это уже серьезно. Остров интереснее материка. На континенте суша уходит в бесконечность, на острове она всегда кончается пляжем. Отгороженные от большой земли, острова предполагают большую самостоятельность и, так сказать, сюжетную завершенность. От того-то здесь сильнее ощущается вкус к приключениям, чем и пользовались классики авантюрного жанра: «Таинственный остров» Жюля Верна, «Остров сокровищ» Стивенсона, «Остров доктора Моро» Уэллса. К тому же, острова - идеальное место для социальных экспериментов. Начиная с Атлантиды Платона, почти все утопии размещались на островах. К этой традиции имеет прямое отношение и концепция «одной, отдельно взятой страны». Тем более, когда эта самая страна оказалась в «кольце врагов», заменивших водные просторы. Манхэттен разделяет с другими островами все преимущества и недостатки своего положения. Карта Манхэттена пестрит чудесами, как те самые роскошные схемы, которые прикладывались к старинным приключенческим романам - Гринвич-вилледж, Сохо, Уолл-Стрит, Гарлем, Сентрал -парк... Все это есть только здесь, только на этом острове. В биологии такая уникальность называется эндемикой: бескрылая птица киви, тасманский волк, бульдог, харакири. Для того, чтобы такие феномены природы и общества возникли и сохранились, нужны как раз островные условия. Вот и в Манхэттене множество эндемичных явлений: от Эмпайр стейт билдинг до газовых рожков времен сестры Керри, от статуи Свободы - манхэттенского форпоста в океане - до лесистых северных парков, от загадочного имени, которое никто не может толком расшифровать, до манхэттенского уюта, смешанного с экзотикой в причудливой, но верной пропорции. Но главное здесь - чувство превосходства: в плохом и хорошем, в великом и смешном, в благодетели и пороках. Манхэттен - остров приключений, в том числе и смертельно опасных. Но те, кто делят свою робинзонаду с полутора миллионами манхэттенцев, верят, что все кончится хорошо. Ведь авантюрный жанр знает только счастливый финал: неизбежный хэппи-энд. В Нью-Йорке, как в старину, улицы олицетворяют определенные ремесла. Так, 47-я стрит - Бриллиантовая улица. Здесь сосредоточены ювелирные магазины. Уолл-стрит - улица менял, они же банкиры. Мэдисон авеню - рекламные агентства. Мотт-стрит - китайские рестораны. Малберри - итальянские кафе. Баури оккупировали бездомные. 42-я была отдана на откуп пороку. В этом списке Бродвей, конечно же, ассоциируется с театрами. Но это только для неопытных приезжих, которые в своей родной Оклахоме мечтают о бродвейских мюзиклах. Сами ньюйоркцы знают, что Бродвею удалось вывернуться из-под ярма узкой специализации, чтобы растянуться в самую длинную улицу города: от Атлантического океана чуть ли не до Канады. Бродвей - гениальная диагональ. В геометрической сетке стрит и авеню он один прихотлив и капризен. Бродвей вобрал в себя разнообразие Нью-Йорка. Только тот, кто пройдет по нему 20 манхэттенских километров, может считать, что действительно познакомился с городом. Такое путешествие - лучший урок нью-йоркской географии и истории. От самых древних, помнящих еще голландских первопоселенцев кварталов даунтауна, Бродвей ведет прохожего сквозь буйные артистические кварталы Сохо и Гринвич-Вилледжа. Где-то на уровне 20-х улиц вы попадаете в экзотическое царство индийских магазинов, где торгуют шелками и пряностями. Бродвей пересекает район мод, бастион нью-йоркских фасонов. С 42-й он берет себе пышный псевдоним - «Великий белый путь». Тут, в гуще театров и варьете, Бродвей прославил себя электрической вакханалией рекламы. Ну, а потом Бродвей становится бульваром, чтобы пересечь спокойные респектабельные районы. Тут путешественник встречается с двумя достопримечательностями, равно близкими нью-йоркскому сердцу: оперным театром Линкольн-центр и самым богатым в мире гастрономом - «Забар» На уровне сотых стрит Бродвей становится интеллектуалом - здесь, в окрестностях Колумбийского университета расположены бесконечные книжные развалы. А потом идет Гарлем, которые одни называют негритянским гетто, а другие - черной столицей Америки. На 155-й Бродвей ненадолго выныривает из сомнительного окружения, чтобы привезти туриста в Американскую академию изящных искусств, среди членов которой мы можем найти Евтушенко. По мере продвижения к Северу Бродвей теряет всякие эпитеты, превращаясь в заурядную, тихую, неширокую улицу. Так он незаметно и заканчивает свое манхэттенское существование возле пня того дерева, под сенью которого голландский негоциант Питер Минуит купил у индейцев самый известный в мире остров Манхэттен. Кстати, историки теперь говорят, что индейцы надули белого купца, продав ему чужой товар - вроде бы, сами они попали сюда случайно. Но к Бродвею это уже не имеет отношения. Хотя и эта древняя история не случайна - такой фарс подходит к нраву улицы. Такой уж характер у Бродвея - хитрый и тщеславный, изворотливый и саркастический. Поэтому не стоит доверять его ложному смирению: в каком бы районе Манхэттена вы не вступили на эту улицу, вы ощутите под ногами общую вибрацию Нью-Йорка. Что и не удивительно - ведь это главный нерв нашего города. Американцы не любят городов. И их можно понять. Для многих американцев город - опасное, нездоровое место, да пожалуй, и ненужное. Поэтому в Америке и нет городов в европейском смысле. Какой-нибудь Мэйплвуд или Спрингфилд - всего лишь почтовый адрес. Это место, где живут люди, где все устроено для удобства, но не более того. В этом самом Спрингфилде можно найти покой, душевное равновесие, особую поэзию, даже буколическую романтику. Но тут только города. Город - штучный товар. Он невозможен без индивидуальности. Город возникает только тогда, когда он создает неповторимую атмосферу. Город как живое существо, он ограничен, всеобъемлющ, непредсказуем. Его черты нельзя перечислить, его нельзя свести к формуле. Нельзя свести город к достопримечательностям. Эйфелева башня - еще не Париж. Любой настоящий город - исключителен, уникален. Такой город в Америке один - Нью-Йорк. Только он и поддерживает динамическое равновесие между городской и пригородной культурой. Нью-Йорк можно любить и ненавидеть, его можно презирать, бояться, воспевать. Но никому еще не удавалось его игнорировать. Тайна Нью-Йорка очевидна и неуловима. Исходив его улицы, написав о Нью-Йорке сотни страниц, я так и не понял собственного отношения к этому городу, который уже давно называю своим. С самого начала Нью-Йорк возник без претензии на историческое величие. Он рос естественным путем, без градостроительного плана, как бы дичком. Его небоскребы торчат в прихотливом, и потому естественном порядке. Издалека Манхэттен возникает, как фантастическая горная цепь. Среди его, якобы скучных, как арифметика, стрит и авеню, рождается ощущение непредсказуемости, случайности. В этом городе может все произойти. Он всегда готов к приключениям. Нью-Йорк не был символом чего-то, в нем нет никакой умышленной идеи. Более того, у него даже нет своего лица. Уникальность Нью-Йорка - только в его всеядности. Он все принимает и ничего не отрицает. Он не принадлежит к одной стране, к одной культуре, к одному языку. Нью-Йорк - совокупность всего, манифест богатства человеческой природы, включающей в себя и все низкое, злое в ней. Тут нашли себе убежище философы и бродяги, поэты и сумасшедшие, праведники и грешники. В этом городе добро и зло остаются на своих полюсах, рождая мощное творческое напряжение. Эклектичность Нью-Йорка - архитектурная, стилевая, идейная - его великое богатство. Здесь нет общего знаменателя, нет общей нормы. Каждый ньюйоркец пользуется городом, как хочет. И эта атмосфера полной свободы дарит человеку возможность стать самим собой. Говорят, если вам надоел Нью-Йорк, пора умирать. И в самом деле, путешествовать по Нью-Йорку можно всю жизнь, - чем я, собственно говоря, и собираюсь заниматься.
* Самой необычной нью-йоркской достопримечательностью я бы назвал очередь в кинотеатр, где идет фильм Вуди Аллена. Его зрители одеваются не ярко, под мышкой у них толстые книги, причем - на разных языках. В воздухе витают фамилии международных интеллектуалов, эзотерические названия, тонкие намеки, хитрые сравнения. Короче, аудитория больше всего напоминает московские кухни. И это не случайно. Вуди Аллен - типичный представитель интеллигенции, которую в Америке можно рассматривать в качестве экзотического экспорта.
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
