Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
16.4.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[07-05-04]
Разница во времениАвтор и ведущий Владимир Тольц Lingua Sovetica - Советский язык (5)Владимир Тольц: Сегодня - очередная передача из цикла Лингва Советика - Советский язык. Мой гость - доктор исторических наук, директор центра "Церковь и международные отношения" Московского Государственного Института Международных Отношений Андрей Борисович Зубов. Андрей Борисович часто бывает за рубежом и много интересуется русской эмиграцией (особенно "первой" и "второй" - обозначения эти несколько условны, но давно и вполне устоявшиеся), историей русской эмиграции этих "волн", судьбами и жизнью их потомков. Русский язык, на котором они говорят, понятное дело, весьма и весьма отличается от того, на котором говорили в СССР, на котором выросли мы. И от языка, бытующего в постсоветской России тоже. Вот об этих различиях давайте сейчас и поговорим. Ваши личные впечатления, Андрей Борисович? Андрей Зубов: Действительно, различия в языке между потомками первой русской эмиграции, особенно между детьми людей, ушедших из России, потому что в третьем-четвертом поколении неизбежно некоторые нюансы языка исчезают старого и появляются новые моменты, чисто эмигрантские. Вот к этим новым чисто эмигрантским моментам как пример могу привести употребление слова "оригинально". "Я оригинально жил в Нью-Джерси", - например. Так, понятно, у нас не скажут. Но вот второе поколение сохраняет язык в чистоте и, надо сказать, старается передать и третьему, и четвертому. Это удивительная сама по себе особенность - вот это хранение себя для какой-то будущей России. Так же, как в традиционном еврейском сообществе на протяжении веков хранили священный язык - иврит, молитвы и заветы предков и, в конечном счете, донесли их для родной земли без малого через две тысячи лет. Так вот эти же принципы и идеи вдохновляют значительную часть русской эмиграции. Как раз в этом контексте видны действительно реальные различия в языке. Они есть интонационные - иная интонация, иная подача речи. Это ощутимо очень быстро, ощутимо до того, что, когда я последний раз был в Америке, я много общался с потомками русской эмиграции, а потом один раз к одному из русских старых священников, тоже носитель старой русской эмигрантской традиции, меня подвозила, как я думал, его дочь, потом оказалось просто семья, которая взяла пожилого человека на воспитание. И я удивился, что речь этой дамы средних лет совершенно другая, абсолютно наша, внутренняя, российская, постсоветская. И я даже задал вопрос ей: "Вы давно приехали из России?". - "Да, давно", - сказал она. И разговор затих. Потом я узнал, что она приехала давно, но в 70-е годы и, соответственно, носитель другого языка. То есть это сразу ощутимо ухом с первого момента. Владимир Тольц: А как это ощущается? - Если можно, конкретные примеры... Андрей Зубов: Я бы хотел остановиться на двух очень характерных примерах, которые, на мой взгляд, говорят не просто о естественной эволюции языка, трансформации его, которая происходит, понятно же, в стране, где язык живой, и не происходит, когда он консервируется в стране изгнания. Это два слова, одно из которых иное словоупотребление я заметил сам, а на другое обратили мое внимание сами эмигранты. То слово, которое я заметил сам, - это употребление слова "наверное". Владимир Тольц: Короткая словарная справка. Прежде всего, Словарь Владимира Даля: "Наверно (наречие) - верно, непременно, несомненно, неотменно, безотменно. Он наверно будет, не будет, был и прочее. НАВЕРНОЙ, верный, безошибочный, не подлежащий случаю, удаче, сомнению. Наверного заклада не держат. Он играет наверную, шулерски. От наверной игры не уйдешь. Это наверной проигрыш. (...) Играть наверняка, шулерски, мошеннически. Бить наверняка, делать что безошибочно, зная, либо отгадывая будущее. Наверняка только обухом бьют, да и то промах живет". Владимир Тольц: Это дореволюционное, 19-й век. А теперь из Толкового словаря Дмитрия Ушакова. Над своим словарем Дмитрий Николаевич работал в советское время, с 1934-го по 1940 год. "НАВЕРНО. 1-е. вводное слово. По всей вероятности, по-видимому, надо думать. Наверно так и будет. 2-е. в знач. сказуемого. Несомненно, верно. Будь покоен, это уж наверно". Владимир Тольц: Простите, Андрей Борисович, мы вас прервали! Продолжайте, пожалуйста! Андрей Зубов: Слово "наверное" у нас привычно употребляется в смысле "может быть": "Я, наверное, приду к вам завтра, если не заболею". В старом русском языке оно так никогда не употребляется, оно употребляется в смысле слова "наверняка". И мне задавали вопрос: "Вы не будете сегодня ужинать наверное?". Сначала я не мог понять. Потом, размышляя, я понял не только, что имели в виду люди меня спрашивавшие, но и понял, почему произошла скорее всего девальвация языка, изменение языка. Это тем более интересно, что я встречался с представителями, с детьми не только первой, но и с представителями-детьми "второй эмиграции". Напомню, что вторая эмиграция - это люди, которые приехали, вернее, бежали на Запад после Второй Мировой войны, не пожелав возвращаться в советскую родину, куда их почти насильно, а иногда и просто насильно пытался забрать Сталин. Примерно 700 тысяч человек не подчинилось этому и всеми правдами и неправдами уехало за границу, на Запад. Это были те, кто сражались в германской армии, в так называемом РОА - Российской освободительной армии, власовском движении. Это были также остербайтеры, те люди, которые были перемещены с востока насильно и работали в Германии. И вот они, в основном их дети, даже их внуки сейчас населяют Европу, Америку, Австралию, в общем-то они смешиваются с первой эмиграцией, в отличие от третьей и четвертой эмиграции уже диссидентской, 70-х годов и экономической эмиграцией сегодняшнего дня, которые живут с первой и второй эмиграцией достаточно раздельными станами. Так вот во второй эмиграции уже слово "наверное" употребляется в обычном нашем контексте, так же, как употребляется у нас, в смысле "может быть". Владимир Тольц: Когда же началась эта трансформация? - Я вот тут бегло порылся в книжках и вот что обнаружил. Скажем, у Достоевского "наверное" употребляется точно в том смысле, о котором писал Даль: "Если Липутин и мечтал когда-нибудь, что фаланстера могла бы осуществиться в нашей губернии, то этот наверное знал день и час, когда это сбудется. Он произвел на меня впечатление зловещее; встретив же его у Шатова теперь, я подивился, тем более что Шатов и вообще был до гостей не охотник" Владимир Тольц: Но и у Булгакова - уже в советское время! - "наверное" имеет старый русский смысл: "И опять передернуло Берлиоза. Откуда же сумасшедший знает о существовании киевского дяди? Ведь об этом ни в каких газетах, уж наверное, ничего не сказано. Эге-ге, уж не прав ли Бездомный?". Владимир Тольц: Или другой пример - опять же из "Мастера и Маргариты": "Мы надеемся, что Маргарита Николаевна не откажется от этого? Я-то уж наверное не откажусь, - сказала Маргарита, и опять ее нога проехалась по ноге мастера". Владимир Тольц: Андрей Борисович Зубов, когда же и почему происходит отмеченная вами и словарями трансформация значения слова "наверно"? Андрей Зубов: Мне кажется, что причина очень проста и очень печальна одновременно: в склонности советского человека говорить неправду, в склонности советского человека обещать, но не исполнять. Отчасти потому, что это была норма государственной жизни. Как писал Солженицын в "Круге первом": "Следователь мог врать сколько угодно, но вот подследственный не имел права соврать ни разу", к этому, естественно, привлекали. С другой стороны, это была попытка спастись, попытка уйти, попытка раба, которому, чтобы выжить, надо ловчить, надо обманывать. И поэтому люди говорили: я к вам приду завтра, наверное. И не приходили, потому что, видимо, этот приход им не сулил, может быть, ничего приятного. Таким образом, слово "наверное" девальвировалось до "может быть", как употребляется сейчас. Владимир Тольц: И вот в этом советском значении перекочевало слово уже в наше время. И, скажем, группа СЛИВКИ, уже с неверным даже ударением и произношением распевает о своих сомнениях: Наверное, Ну, "наверное" - это лишь один пример... Андрей Зубов: Второе слово, на которое обратили мое внимание и меня за его неправильное употребление сильно ругали - это слово, от которого, действительно, избавиться очень тяжело в современном российском языке - это слово "нормально". В контексте: "Как ты поживаешь?" - "Нормально". "Как идут дела?" - "Нормально". "Как ты ответил на экзамене?" - "Нормально". Вот в этом смысле слово "нормально" не употреблялось в старом русском языке, употреблялось в смысле "ненормальный человек", в этом соответствии некоей психической норме, но не более того. Владимир Тольц: Любопытно, что у Даля нет этого слова. В словаре Ушакова есть "нормальность" (без множественного числа). В Большом Энциклопедическом словаре и "НОРМАЛЬНОЕ распределение (распределение Гаусса)", и "НОРМАЛЬНОЕ ускорение", и "НОМАЛЬНОСТЬ раствора", а вот нашего обиходного "нормально" ни в одном из старых да и современных словарей я не нахожу. Возникает сразу два вопроса: что же оно в действительности сейчас и в советское время означало и означает? И почему оно получило столь широкое распространение? Андрей Зубов: Тоже, мне кажется, что здесь не избежать социального контекста. В старом русском языке было несколько вариантов ответа на вопрос: "Как вы поживаете?". Обычно был такой же, как во всем мире: "Хорошо. Спасибо, хорошо" или "Слава богу. Спасибо, слава богу, все хорошо". Когда человеку не за что было особенно благодарить бога, плохо было ему жить, он отвечал: "По-всякому живу". Это, я помню, мои старые тетки так говорили, когда их спрашивали об их здоровье. Впрочем, одна из моих теток любила соригинальничать, и когда ее спрашивали в старости: "Как вы себя чувствуете?", она говорила: "Никак не чувствую". Такой вариант тоже был. Но слово "нормально" как общеупотребимое слово появилось тогда, когда разумный человек не мог ответить, что он чувствует себя хорошо, потому что в советском государстве, особенно в ленинско-сталинское время, я думаю, что хорошо себя не чувствовал никто. Высшие, властвующие постоянно находились под дамокловым мечом своей собственной системы, а подвластные, понятно же, под тем мечом, который над ними повесили властвующие. Говорить, что плохо, было опасно, говорить "хорошо" - было глупо и нарочито. И поэтому: я чувствую, как все, в соответствии с нормой, я чувствую себя нормально, все происходит нормально - это был, пожалуй, максимально положительный честный ответ, который мог быть в советском обществе. Вот так трансформировалось, так появилось это словоупотребление, на мой взгляд, я, конечно, не филолог-профессионал, но, тем не менее, это интересно, что так трансформировалось слово "нормально" в современном русском языке, от которого я пытаюсь сейчас потихонечку, помаленечку избавляться. Владимир Тольц: Здесь поневоле вспоминается роман Владимира Сорокина "Норма" - метафорическое сочинение о жизни при социализме. Там каждый достигший совершеннолетия гражданин обязан потреблять эту самую "норму", которая оказывается, уж извините,- просто фекальной массой. Но для персонажей романа это - "нормально". И для персонажей ставшей современной классикой миниатюры Михаила Жванецкого уродство повседневности - нормально. Но его зрители уже догадываются, что норма эта - то самое, о чем писал Сорокин. Михаил Жванецкий: Мы с приятелем выиграли торт в Доме отдыха, нас с ним никуда не пустили. Несогласованность, знаете. Дарят одни, за чистотой следят другие. Ну, мы с другом выпили по сто и поняли, что награждают одни, убирают другие, а мы намусорим. А так на коленках съели, только костюмы испачкали и все. Пальто мне заказали с воротником. Отобрали мы у ателье это пальто, хотели обратно насильно вернуть, вплоть до мордобоя, чтобы обратно забрали они это пальто себе. У меня фигура и так неважная, а в пальто в трамвай не могу войти, месту уступают и без очереди пропускают. Плакали вслед две женщины, которые мужей потеряли. Хотели им насильно вернуть, их больше - не хотят они брать. Ну выпили мы с Григорием по двести, одел я пальто. "Смотрится, Константин? Нормально?" - говорю. "Отлично". Они же объясняли, что этот заболел, а там подкладка, усадка, девочки молодые шьют, и на 70 рублей никто не идет. Они все объяснили, так и носи. Так и ношу. Часы купили, через два дня календарь отказал. На дворе уже 30, а все 10 показывают. Выпили мы по 250, посмотрел на часы - нормальные часы! Потом стрелки остановились, мы по 300. Я посмотрел на часы: корпус есть, цифры есть - шикарные... А когда потолок в квартире завалился, мы вообще по 350 грохнули. И правильно: сдавали зимой, мазали осенью, нельзя же всем летом делать. - Нормальная квартирка! Опять в санаторий попали специализированный. Но еда там такая, что в кинотеатрах в буфетах перед "Щитом и мечом" дают. Но у нас с собой было, мы в палате приспособились: кипятильничек, плиточка, концентратик гороховый. "Нормально, - говорю, - Григорий!". "Отлично, Константин!". Владимир Тольц: Дурацкий и лживый смысл советского словечка "нормально" теперь понимают, кажется, все. Смеются над ним тоже все почти. И заметьте: продолжают его употреблять в том самом смысле, как и раньше. Вот и героиня песни Ирины Аллегровой, которой (героине!) отнюдь не радостно - бросил возлюбленный, тупо продолжает уверять себя и нас: "все нормально". И даже дает толкование этой "норме" - вполне в стилистике эпохи советского застоя - "нормально" значит "идеально". Все нормально, поверь. Михаил Жванецкий:
"Нормально, Григорий!"
Владимир Тольц: Я продолжаю свою беседу с доктором исторических наук Андреем Зубовым о двух, разошедшихся в силу социально-политических причин по разным руслам потоках языка - языке, на котором говорят ныне потомки первой русской эмиграции в диаспоре, и советском (и постсоветском) языке, бытующем ныне в России. Оба они связаны с великим литературным языком русского прошлого, но развитие каждого течет своим особым путем. И "водораздел" между ними, как мне порой кажется, увеличивается. И потомки "первой эмиграции" и те, кто живет в России, часто друг для друга звучат уже "как-то не по-русски". Многие русские словесные обороты людей, выросших в диаспоре, звучат в России как архаика. Благие попытки "расширить" современный язык словами, перекочевавшими в пассивный словарный запас, пока не имеют заметного социального резонанса и воспринимаются в лучшем случае как интересный литературный опыт... Так вот, Андрей Борисович, возвращаясь к нашей теме: что будет дальше с двумя этими потоками языка? Сойдутся ли они в одном русле? Андрей Зубов: Вы сами сказали, что язык подобен воде, поэтому то русло, которое ему определится жизнью, историческое русло, по нему, собственно, вода и потечет. Здесь возможны два варианта, по большому счету. Первый вариант, что эмиграция никогда не соединится с русскими людьми, которые живут в России, здесь, и постепенно мало-помалу еще через одно, два, три поколения растворится. Второй вариант, что эмиграция изменит пути, и эмиграция будет возвращаться, как возвращается сейчас эмиграция во всей Восточной Европе. Тоже это не мгновенный процесс, это довольно медленный процесс, но он происходит. Особенно возвращается молодежь, кстати говоря, которая более мобильна, где отцы, матери доживают свой век во Франции, Швеции, а дети стараются вернуться в Польшу, Чехию, Венгрию, у меня таких довольно много примеров. Естественно, они привносят элементы своего языка. И надо вам сказать, что повсюду практически имеет место взаимное отношение двух языков друг к другу, вернее, взаимное отношение носителей к противоположному языку. Владимир Тольц: Об этих отношениях в чешском языке я расспросил своего коллегу - знатока чешских реалий - Ефима Фиштейна. Ефим Фиштейн: Чешский язык сравнительно молодой, фактически он сложился в нынешнем своем виде во второй половине прошлого века. Поэтому разительных отличий нет и быть не может. Кроме того, в современном чешском нет того явления, которое в русском языке именуется "стебом", то есть чешский - совершенный по форме и полный по содержанию в грамматическом смысле, то есть полный язык, которым можно пользоваться. В чешском языке, разумеется, есть какие-то новшества, какие-то нововведения, связанные в основном с коммуникационными или информационными достижениями, но они заключаются в отдельных словах, и поэтому нетрудно новоприезжающим людям или, скажем, эмигрантам бывшим, им нетрудно научиться. Они сами по своему общению в своих странах, где они проживали, знают эти термины в основном из английского языка. Другое дело, когда мы говорим о каких-то эмигрантах, покинувших страну, скажем, в начале прошлого века. Там, разумеется, в их речи полно уже американизмов или англицизмов. Но это, наверное, не самое существенное. В принципе, трудностей не возникает. И я ни разу не слышал, чтобы эмигрант, вернувшийся в страну, который эмигрировал из нее где-то в 60-70 годы, чтобы его язык был настолько отличен и заметен от языка современных чехов, что можно было ясно сказать: вот человек, вернувшийся из-за рубежа. Владимир Тольц: Моя украинская коллега Марьяна Драч, получившая образование как на Украине, так и в США, и хорошо знающая украинскую диаспору, об этих проблемах говорит вот что: Марьяна Драч: Я выросла в семье, где говорят только на украинском языке. Но приехала в 90-х годах в Америку и, пообщавшись с некоторыми представителями диаспоры, должна признаться, кое-каких слов я понять не смогла. Конечно, отличия не столь велики, но они, безусловно, есть. Эмигранты законсервировали тот язык, с которым они или их родители уезжали с Украины. Например, цифры: число 95 - в Украине говорят "дев`яносто п'ять", а диаспоре можно услышать "дев'ядесять п'ять". Помню смешную историю, которая приключилась с одной известной деятельницей диаспоры, которая решила устроить прием в ресторане в центре Киева возле оперы. Заблаговременно она заказала на десерт, что бы вы думали? - "Овочi" Официант был шокирован и переспросил: "Вы уверены?". Она ответила: "Конечно". И объяснила ему, непонятливому: "Возьмите разные "овочi", хорошенько их помойте и положите на стол". А когда пришло время застолья, то увидела на десертном столе сверкающую морковку, буряки и другие овощи. Дело в том, что для многих жителей Западной Украины овочi - это фрукты, а овощи - это ярина, и в Киеве это не поняли. Конечно, в Америке чувствуется влияние английского, особенно это касается эмигрантов первых волн. Если спросят: "Где твоя кара?", не пугайтесь, имеют в виду вашу машину, автомобиль, от английского слова "car". Или, например, говорят: "Я йду до стору", то есть в магазин. Но, наверное, самое большое удовольствие я получила, когда слушала речь одной украинки с Латинской Америки. Она очень темпераментная женщина, говорила очень быстро, просто щебетала и все буквы "л" выговаривала мягко. Например, говорила: "Кольи я буля на Українi". Вы знаете, в Полтаве тоже говорят не "молоко", а "мольоко", и разберись тут. Есть у меня близкая подруга, у нее отец американец, мама украинка, родившаяся уже в Америке. И вот она решила пожить одно время на Украине. Язык она знает очень хорошо и во Львове, например, ее принимают за свою. Конечно, выдает отсутствие советского менталитета, но это уже другой вопрос. Когда она бывает в командировках на востоке Украины, ее спрашивают: "Вы, наверное, со Львова?". И в этом видна еще одна проблема Украины - русификация. Диаспора ведь сыграла огромную роль для сохранения языка, украинской культуры. Как вы сказали, автохтонный язык Украины понемногу изменяется. Например, неприятное слово "заложник": десять лет назад в Украине так и говорили - "заложник", сейчас вы услышите "заручник". Или Олимпийские игры, они будут уже не в Афинах, а в Атенах. А что будет еще, я вам уже расскажу в следующий раз. Владимир Тольц: А как же взаимодействуют ныне язык, сохраненный эмигрантами и постсоветский язык в сегодняшней России? Андрей Зубов: Эмигранты, как правило, за редким исключением, стремятся воспринимать живой разговорный язык страны. Иногда это получается очень смешно, они гордятся всякими словечками, которые даже я не употребляю, и стараются мои студенты их не употреблять, как не очень хороший язык. С другой стороны, сколько я ни приглашал сюда в мой институт выступать носителей старой традиции эмиграции, а таких встреч было несколько за последние годы, я обращал внимание, с каким восторгом особенно люди с филологическим ухом, скажем, с факультета журналистики МГИМО, слушают эту речь и высоко оценивают ее. Мне кажется, что это совершенно здоровый, живой процесс, который, кстати, происходит в Израиле с ивритом. То есть тот язык, на котором звучали священные тексты Торы в синагоге, естественно, на нем не говорят на улицах, но в то же время и на идише тоже не говорят на улицах. То есть происходит некоторое соединение живого языка и вот этого традиционного золотого фонда языкового страны. На самом деле, таким образом формируется намного более нормальный, чем, скажем, советский новояз. Я надеюсь, что ежели эмиграция, все же изменятся пути в нашей стране, политическая ситуация, я в этом смысле оптимист, и тот же процесс, что в Восточной Европе, будет происходить и у нас, то, мне кажется, что язык наш будет несколько иным, чем язык просто постсоветский. Он обогатится, он усложнится, он расширится, как любил говорить Александр Исаевич, но в то же время, безусловно, это не будет законсервированный язык вашингтонского или парижского круга Союза русского дворянства. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
