Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
18.4.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
Тавромахия для начинающихАвтор программы Александр ГенисВедущий Иван Толстой Катаклизм, которого все ждали от рубежа двух веков и двух тысячелетий, оказался совсем не таким, как мы боялись. Неожиданно для всех, в тупик зашли отношения между человеком и животными. Сперва - появление бешеных коров, потом - вспышка ящура. Страх перед эпидемией превратил начинающую объединяться Европу в архипелаг хорошо охраняемых островов. Как в средневековье, каждая страна пытается оградиться от соседа в страхе перед новой, на это раз звериной чумой. Повсюду идет забой скота. В одной Великобритании речь идет о миллионе голов. Подспудно кажется, что это - дымящаяся гекатомба богам здоровья, суеверная попытка спастись от заразы. Паника уже успела повлиять на вековые привычки стран и народов. Европейцы теперь избегают мясных блюд. Некоторым это дается легче, чем другим. Одни народы налегают на рыбу, другие ищут замену обычному рациону. Немцы, например, привыкшие к мясной кухне, но не доверяющие отечественному животноводству, открыли для себя новый источник безопасного мяса - северных оленей. Соответственно, тут же оживилось оленеводство в Лапландии, ставшей Меккой новой гастрономии. Ну и, конечно, наступил звездный час для вегетарианцев. Им сейчас очень трудно удержаться от поучающего жеста: мы же вам говорили. И правда, проповедь безмясной диеты никогда не была так уместна, как сегодня. К ней прислушиваются даже французские гурманы, которые еще недавно смеялись над попытками любого ограничения в застолье. Сегодня, однако, один из самых известных поваров Парижа объявил свой ресторан вегетарианским. Что не помешало парижанам по-прежнему записываться на шестинедельную очередь, чтобы отведать стодолларового овощного обеда. Впрочем, все это только поверхностные изменения, вялая рябь от глубинных тектонических процессов. Катаклизмы такого размаха всегда говорят нам что-то важное, хоть и не всегда внятное о жизни и смерти, о теле и душе. Возможно, вспышка звериной заразы - красноречивый намек на то, что наша пресыщенная мясоедская цивилизация нарушила некое внутреннее равновесие между двуногими и четвероногими обитателями планеты. Превратив коровник в фабрику и бойню в конвейер, мы построили наши отношения на чисто утилитарной основе. Между тем, тут всегда была еще и мистическая прокладка, обеспечивающая подспудное уважение высшего к низшему. Животных не только ели. Ими любовались, ими гордились, в них видели богов и героев, урок и намек, символ и поучение. Жизнь по соседству с животными позволяла обжить межвидовую границу, задающую нам не только практические, кулинарные вопросы, но ставящую перед нами неизбежно метафизические проблемы. Ведь всякое животное обладает изначальной инородностью, которая ведет нашу культуру в противоположном обычному направлению. Не вверх, а вниз по эволюционной лестнице. Животное это не просто будущий обед, это еще и обладатель чужого сознания, делящее с нами не только жизненное пространство, но и тайну нашего в нем пребывания. Эта преамбула объясняет, как истерические новости с животноводческого фронта побудили меня посвятить эту передачу другим отношениям с животными. Дело в том, что зверей не только едят, иногда с ними сражаются. Так появился этот радиоочерк о корриде, который я сейчас хочу предложить вниманию слушателей. Испанцы, попав в Европу последним из ее великих народов, до сих пор чувствуют себя здесь не совсем уверенно. Всего поколение назад они были, вопреки географии, ближе к Мехико, чем к Парижу. Идеологи испанского варианта почвенничества, во многом похожего на наше славянофильство, видели свою миссию в том, чтобы противопоставить материализму буржуазной Европы отечественную духовность. Вместо свободной конкуренции они исповедовали испанскую общность, вместо рационализма - мистицизм, вместо экономического развития - благородную бедность. Многолетняя почвенническая диета, насаждавшаяся при Франко, сводила испанскую культуру к Дон Кихоту и Фламенко. В противовес этому малому туристскому набору сегодня здесь царит космополитический дух. Он дал миру новую Западноевропейскую Испанию. Элегантная и эффектная, она, наконец, заменила трехчасовую сиесту пятиминутным ланчем и перестала выделяться среди соседей. Сегодня разница между Испанией и Францией такая же, как между испанским рестораном и французским - цены ниже, порции больше. В Канаде интеллигентные люди не любят хоккея, в Англии - футбола, в Японии - сумо, в Италии - мафию, в Испании - корриду. Это и понятно. Русские тоже не желают, чтобы иностранцы видели в них медведей или космонавтов. Никому не хочется соответствовать национальному стереотипу. Гордые выделяются из толпы. Остальные ценят то, что делает уникальным их культуру. Например, корриду. Встав с Европой вровень, Испания еще не избавилась от провинциальных комплексов. Поэтому она прячет от иностранцев все, что отличает ее от них. В том числе - бой быков. Коррида не идет к круассанам. Она не вписывается в европейскую Испанию. Она слишком жовиальна, вульгарна и простонародна. Ее слегка стесняются. Что бы ни говорили классики, коррида - это атавизм. Вроде хвоста, киотских гейш, костоломного банкокского бокса, карибских петушиных боев или чрезмерной волосатости. Не то, чтобы вас не пускали на корриду. Конечно, нет. Тем более ее не скроешь. О ней напоминает афиша на каждом столбе. Другое дело, что мадридские гиды предпочтут повести вас в оперу, барселонские - познакомят с современным искусством, остальные - отправят на пляж. Но вы не даете себя провести. Вы знаете, что такое коррида, отличаете пикадоров от матадоров и даже немного говорите по-испански. Мулета, колетта, каррамба. Вы держите в голове все ритуалы тавромахии, вы выросли на Хемингуэе, смотрели Гойю, слушали «Кармен» и читали газетные репортажи, всегда начинающиеся словами, которыми святой Августин описывал гладиаторские сражения: «Сперва это жестокое зрелище оставляло меня равнодушным». Короче, вы знаете все, но не себя. Вы не знаете, как отнесетесь к тому, что через полчаса на этой нарядной арене совершится зверское убийство, оплаченное, кстати сказать, и вашим билетом. Честно говоря, вы-то и пришли сюда только затем, чтобы это выяснить. Дилетанту это сделать проще, чем знатоку. Мы смотрим в корень, потому что видим происходящее незащищенными привычкой глазами. Это тот самый освежающий прием, который использовал Толстой, описавший оперу глазами мужика, и Лагин, изобразивший футбол с точки зрения старика Хоттабыча. Новизна восприятия компенсирует невежество. Пусть мы не способны оценить мужественную неторопливость Вероники, пусть нас не трогает отточенность матадорских пируэтов, пусть мы только по замершему дыханию толпы судим о дистанции, разделяющей соперников. Все это неважно. Во всяком случае, нам. Мы видим лишь то, что нельзя не заметить. Всадников на лошадях, милосердно одетых в ватные латы и потешно наряженных пеших. Сверху они напоминают оживший набор оловянных солдатиков. Тем более что их оружие - крылатые бандерильи и пики с бантами - выглядят вопиюще несерьезно, особенно после Чечни. Самый невзрачный в этой компании - виновник происходящего. Не больше коровы, он выглядит не умнее ее. Лишь вдоволь упившись пестрой параферналией корриды, вы начинаете уважать компактную, как в 16-ти цилиндровом «Ягуаре», мощь быка. Равно далекий хищникам и травоядным, он передвигается неумолимо, как грозовая туча, видом напоминая стихию, духом - самурая. Чтобы он ни делал: невозмутимо пережидал атаку или безоглядно бросался на врага, ярость в нем кипит, как свинец на горелке. Собаки нападают стаей, кошки - из-за угла. Но бык всегда в центре событий. Завоевав наше внимание, он постепенно подчиняет себе всех, превращая мучителей в свиту. Только тот бык, который утвердился в царственном статусе, заслуживает право на поединок. Прежде, чем сразится с быком, человек должен признать в нем равную себе личность. Как и мы, бык не может избежать смерти. Но, как и мы, он волен выбирать виражи, ведущие к ней. Коррида та же дуэль, где джентльмен не скрестит шпаги со слугой, ибо подневольный человек лишен достоинств свободного. Равноправным соперником быка делает свобода воли, а не тупая сила. Никому ведь не придет в голову драться с трактором. Животными, впрочем, тоже можно управлять, как лошадью. Их можно стричь, как овец, доить, как коров, есть, как свиней, и разводить, как кроликов. Однако высшее предназначение зверя состоит в том, чтобы с ним сражаться. Все наши битвы - междоусобицы. Коррида - война миров. Бык таинственен и непредсказуем, как природа, которую он воплощает. Это та же природа, что заключена в нас. Чтобы верно понять смысл поединка, представим себе, что бык - это рак, с которым надо бороться не в больничной койке, а на безжалостно залитой солнцем арене. Сражаясь с быком, мы сводим счеты со своим прошлым. Бык - это зверь, которым был человек. Чтобы мы об этом не забывали, на арену выходит тореро. И если угодно - матадор - это антибык, предел рафинированной цивилизации. С трибун он выглядит аккуратной шахматной фигуркой. Сложный дорогой наряд, доносящий до нас моду прекрасного просветительского века, символизирует красоту и порядок. Узорчатый жилет, белые чулки, тугие панталоны. От золотого шитья на матадоре нет живого места. Так выглядел Грибоедов в парадном мундире посланника. По песку, конечно, лучше бы бегать в трусах и кроссовках, но именно неуместность костюма оправдывает его старомодную роскошь. Мы не требуем фрак от футболиста, однако, ждем его от гробовщика. Мистерия убийства достойна торжественных одежд. К тому же матадору должно быть не удобно, а страшно. Собираясь на работу, он, как солдат, обряжающийся перед боем в чистую рубаху, готовится к смерти - своей или чужой. На арену матадор выходит не спеша, давая себя разглядеть и собою насладиться. Все мужчины ему завидуют, все женщины его любят. Он избранник человеческого рода, честь которого ему предстоит защищать. Матадор должен показать, чего стоит невооруженный наганом разум, когда он остается наедине с природой. В такой перспективе коррида не имеет ничего общего со спортом. Она глубже его. Атлетическое состязание показывает, как человек преодолевает себя в борьбе с собой или другими. Коррида же, напротив, демонстрирует обоюдную уязвимость ее участников. Пуская кровь, она заостряет внимание на плотской природе всего живого. Утверждая красоту жизни, она утрирует ее хрупкость. Говоря проще - коррида нас пугает. Только нельзя ее путать с теми американскими горками, которые устраивают в Голливуде. Это лесопилка эмоций с такой монотонностью чередует испуг с облегчением, что укачивает до тошноты. Коррида же, как жизнь, не знает хэппи-энда и, как смерть, не бывает скучной. Борясь с этим, гуманисты пытаются цивилизовать бой быков, лишив его финала. В Провансе, скажем, матадор обходится сорванным с рогов плюмажем. Однако у такой выхолощенной корриды немного поклонников. Больше быков Прованс знаменит ароматной бараниной. Настоящая коррида, как романы Достоевского, не может обойтись без убийства. Тавромахия - это искусство парадной смерти. Без нее матадорские фуэте теряют смысл, как ласки без оргазма. Только смерть, наделяя инфернальной глубиной карнавальные шалости, придает корриде вес и значение. Но неуклюжее убийство - позорная казнь. Нет ничего страшнее неумелого палача. Мучая зрителей больше быка, он тычет врага, пока тот не истечет кровью, освободив нас от зрелища своих страданий. Бедная коррида, которой часто довольствуются в Латинской Америке, не имеет права на существование. Как всякая нищета, она унижает не только тех, кто от нее страдает. Удавшуюся корриду должен завершить удар, оправдывающий смерть. Вы догадываетесь о том, что дело подходит к концу по аскетической серьезности происходящего. На арене прекращается многолюдная суета. Кончилось время опасных игр. Сорвав овации, матадор уже показал себя, но лишь последнее испытание делает его достойным своей профессии. До сих пор он пленял выучкой, мастерством и смелостью. Теперь он должен проявить характер. Отбросив эффектные позы, забыв о себе и зрителях он стоит, как вколоченный, вызывая быка на атаку. Бык не выдерживает первым. Нагнув рога, он бросается в бой со стремительностью ядра и инерцией поезда. Сдержать этот приступ может лишь то, что сделало нас царем природы - воля и интуиция. Первая нужна, чтобы не дрогнуть, дожидаясь нужного момента, вторая - чтобы выбрать его. В это единственное мгновение матадор должен нанести удар в уязвимое место, размером не больше яблока. В момент высшей сосредоточенности все движения приобретают обманчивую замедленность, кажется, что матадор остановил время. Вошедшая до рукояти шпага убивает быка раньше, чем он об этом узнает. Продолжая порыв, туша все еще несется вперед, но это уже не крылатый порыв, а судорога трупа. Бой завершился смертью одного и победой обоих. Трудно спорить с теми, кто считает корриду варварским зрелищем. Она ведь действительно пришла к нам из тех же первобытных глубин, что страх и любовь. Живая окаменелость, коррида - машина времени, переносящая к заре мира, когда люди боролись за существование не с собой, а с другим. Возвращаясь в эту историческую эпоху, коррида обнажает экзистенциальные корни жизни и оголяет провода страсти. Поэтому я всем советую побывать на корриде. Хотя далеко не каждому стоит на нее возвращаться. Я, например, не собираюсь. Дело не в том, что мне больно смотреть на быка. Я даже не против поменяться с ним местами, чтобы умереть легко и разом, как перегоревшая лампочка. Мне не жалко рожденного для этого часа быка. Он уходит в разгаре сил, красоты и ярости, сполна прожив свою жизнь, как Одиссей. Толстой, но не Пушкин. У быка не осталось дел и долгов, и шпага принесет ему меньше мучений, чем старость. Мне, повторяю, не жалко быка. И на корриду я не пойду, сочувствуя не ему, а матадору. Каждый убийца наследует карму своей жертвы, и я слишком давно живу, чтобы выяснять отношения с природой. Ее голос звучит во мне все слабее. Мне б его не глушить, а расслышать. |
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
