Экслибрис
Ведущий Cергей Юрьенен

Маруся КЛИМОВА:

"Я считаю, что самое главное - это поймать какую-то волну определенную вдохновения или же как-то в себе ее разбудить, и тогда она тебя вынесет именно на тот уровень, на который нужно, и ты напишешь то, что надо".

Сергей ЮРЬЕНЕН:

Маруся Климова. Портрет на фоне ленинградского романа.

(Из романа "ГОЛУБАЯ КРОВЬ")

"Гриша послушно повернул штурвал. На локаторе он заметил какую-то точку. Он автоматически навел визир на локатор и увидел, что пеленг изменился, а дистанция осталась та же.

" "Что-то здесь не так, - пронеслось в голове у Гриши, - ведь мы же учили..." Вдруг перед ним справа из серого тумана выросла черная громада. Гриша отшатнулся.

"Не бойся, ничего не бойся, - сладко пел голос в ушах, - ты правильно держишь курс..."

Маруся КЛИМОВА и ее роман "Голубая кровь".

Маруся КЛИМОВА:

Я не хотела бы, чтобы меня называли представительницей женской прозы. И возможно, в этом отношении я не оригинальна: еще Цветаева хотела, чтобы ее называли поэтом - именно в мужском роде. И я считаю, что мой роман вообще не принадлежит к так называемой женской литературе. Действительно, я знала многих известных феминисток, которых выслали в 80-е годы, но вообще, по моим наблюдениям, каждая женщина скорее испытывает ревность к представительницам своего пола, и это более естественно, мне кажется. А сам феминизм, если обратиться к его истокам и традициям, в России всегда носил вульгарный, революционно-демократический характер. Вы же сами помните, как пародийно высмеивали его Лесков и Достоевский. И уже поэтому мне бы не хотелось, чтобы меня отождествляли с феминистками. Хотя, безусловно, такая проблема у женщин в России есть: это видно и в политической, и в издательской сфере, во многих других. Но в то же время есть проблемы рабочих, шахтеров, нищих старушек. Однако, как только это становится идеологией, то сразу же приобретает неприятный оттенок. То же самое относится и к женщинам.

Сергей ЮРЬЕНЕН:

В пражской студии "Свободы" писатель Маруся Климова, Санкт-Петербург. Из романа "Голубая кровь":

"У них в классе было очень мало мальчиков, да и те, которые оставались, никак не хотели ходить на демонстрацию, поэтому нести знамена поручали девочкам. Они установили очередь, чтобы никому не было обидно, и часть пути должна была нести знамя Маруся, а часть - другие девочки. И она его несла, но ей это скоро надоело, знамя было тяжелое и нести его было очень неудобно, на конце у него был острый шип и надо было следить, как бы им кого-нибудь не поранить. Была такая хорошая погода, светило солнце, Маруся могла бы вообще незаметно выйти из колонны и пойти гулять, а вместо этого ей приходилось тащить это проклятое знамя. Она решила избавиться от него и попросила девочек передать знамя девочке из другого класса, как будто была ее очередь нести знамя. Маруся знала, что знамя нельзя не брать, ведь не может же она его бросить. Но та девочка быстро догадалась, кто передал ей знамя и послала его обратно Марусе. Маруся ужасно разозлилась, что ее план не удался, а знамя уже дошло до нее, ей его протягивали, но она его не брала. Девочке надоело протягивать знамя Марусе, и она просто прислонила его к ней. Маруся стояла и курила, знамя лежало у нее на плече. Тут колонна тронулась, и Маруся вместе со всеми шагнула вперед. Знамя покачнулось и упало.

Разразился ужасный скандал. Их классная руководительница стала вопить так, как будто ее режут. Прибежала директриса и другие учителя, прибежал и мужик, ответственный за комсомольскую работу в школе, его звали Владимир Андреевич. На Марусю так кричали, что она вообще перестала что-либо соображать.

На следующий день в школе было заседание комитета комсомола, разбирали вопрос о поведении Маруси, почему она бросила знамя. Перед этим ее подруга Степанова сказала Марусе, что ей дадут такую характеристику, что и в тюрьму не возьмут, и посоветовала осознать и раскаяться. Маруся еще до заседания подходила к комсоргу их класса и, пытаясь прослезиться, говорила что, мол, как она могла бросить знамя, то есть, не бросить, конечно, а просто отойти в сторону от знамени, ведь знамя было к ней прислонено, а ведь наши деды проливали кровь за это знамя, и даже во время войны некоторые бойцы обматывали себя знаменем. Комсорг недоверчиво смотрела на Марусю, но все-таки на заседании комитета комсомола она сказала, что Маруся раскаивается.

Сама Маруся никак не могла объяснить свое поведение, она только бубнила, что знамя к ней прислонили, и что она не нарочно и больше так не будет. За Марусю вступился еще и ответственный за комсомольскую работу в школе Владимир Андреич. Он вообще сказал, что Маруся очень ответственный товарищ, и что всегда прекрасно выполняла любое комсомольское поручение. Марусю очень это удивило, но она была ему благодарна. Потом, уже много позже, она узнала, что Владимира Андреича посадили за совращение несовершеннолетних, что он жил с одной комсомолкой из их школы, и она даже от него забеременела".

Сергей Юрьенен:

"Голубая кровь" - первый роман Маруси Климовой, был закончен в 91-м году. Обретя спонсоров из Франции, через пять лет вышел в Питере. Поклонники романа утверждают, что это - мгновенная классика, что столь пронзительных дебютов Петербург не знал с повести Достоевского "Бедные люди". Есть и другие мнения.

Маруся Климова:

Читателями мой роман был воспринят тоже не совсем однозначно: некоторым он очень понравился, некоторые сказали, что это ужасно и что в жизни такого не бывает. Вот Мамлеев сказал, что женщина не может быть такой жестокой, Исаак Шварц, прочитав, сказал, что эту книгу надо прятать от детей, но, в то же время, сравнил ее с ранними рассказами Мопассана, которые Толстой осудил в своем предисловии.

Сергей Юрьенен:

Роман Маруси Климовой был выдвинут на премию "Северная Пальмира", вошел в шорт-лист, но увенчан премией не был из-за противодействия, как говорят, таких членов жюри, как Даниил Гранин и Андрей Петров. Так в свое время и один французский классик, с которым сравнивают Марусю Климову и которого она переводит, не получил "Гонкура" за "Путешествие на край ночи". Однако судьба Марусиного романа продолжается, предстоят новые издания в стране и за границей, поэтому обратим внимание библиофилов: голубая книжка первоиздания вышла тиражом всего в 100 экземпляров и, несомненно, станет раритетом. Я спросил у Маруси, что побудило ее к письму и чем занималась она в свой подпольный период? Почему так долго не решалась на дебют?

Маруся Климова:

Мне всегда было обидно, что жизнь проходит и забывается, как будто ничего не было. Это как болото: если с ним не бороться, оно тебя засосет. И это ощущение ужасно, оно всегда меня пугало. Мне как-то хотелось сохранить эту уходящую жизнь, чтобы осталось хоть что-то. Ведь если можно сфотографировать каких-то людей, мета, то как сохранишь шум листьев, запах воды, крик чаек? Но это в общем, а тогда, в начале перестройки, всюду доминировала идеология, она всем навязывалась и крайне раздражала. А подлинная жизнь закрылась за телевидением, газетами, "чернухой" и ускользала хуже даже, чем в советские времена. А мне хотелось все же ее выразить - ведь она была реальная, а не газетная. Что касается подпольного периода, сейчас это принято называть словом "андеграунд "- это так называемое "поколение дворников и сторожей". Но, как и любые определения, они не совсем точны: каждый все равно жил тогда своей жизнью. Например, Слава (философ Вячеслав Кондратович-Ред.) работал санитаром, а мой отец, который был проректором Макаровского училища, а потом дипломатом в Никарагуа, ужасно этим раздражался: то есть, он мог помочь сделать Славе карьеру, но мы все равно предпочитали жить своей жизнью, в первую очередь подчиняясь при этом каким-то эстетическим идеалам. Хотя в то время у нас часто не было денег, мы голодали, но можно сейчас уже сказать, что мы жили как бы в вечности: гуляли по ночам по Питеру, вели беседы. Теперь за это можно даже поблагодарить коммунистов. Так же это было и познанием жизни. Я тогда закончила университет, работала старшим научным сотрудником, и под влиянием разговоров со Славой я даже сожгла свой диплом. А что касается дебюта, я начала с перевода Селина - это был мой первый шаг в культуру. Вообще слово "решаться на дебют" мне кажется не очень удачным, ведь есть какая-то органика жизни и происходит постепенно рост, который нельзя форсировать. Но все же, хотя нас часто относят к андеграунду, большинство деятелей андеграунда делали таким образом карьеру, были ориентированы на Запад, а мы совершенно не думали ни о чем внешнем, ни о какой карьере, и даже в 1994-м году, когда вышла первая книга моя, перевод "Смерть в кредит" Селина, Слава продолжал работать расклейщиком афиш.

Из романа "Голубая кровь":

"Через час ему нужно было быть на судне. Он со вздохом выключил магнитофон и посмотрел на стенку. На стене висела записка: "Перед уходом в рейс не забудь выключить свет, выключить везде воду, выключить газ, телевизор, магнитофон. Закрыть все форточки и окна, включить сигнализацию". Это написала ему мама, ровным аккуратным почерком. Гриша обошел всю квартиру, он закрыл везде форточки. В их бывшей детской комнате в одной форточке стекло так и было разбито. Гриша вспомнил, как Маруся однажды сильно напилась. Она пила спирт со своей подругой Степановой. Они отмечали первый день весны, первое марта. Спирт они разбавляли водой, потом Маруська зачем-то пошла в комнату и стала открывать окно. Она поскользнулась и рукой разбила форточку. Она сильно порезалась, перерезала на пальце какую-то артерию, кровь прямо хлестала. Все вокруг было в крови - и диван, и подоконник, и ковер. Хорошо, что Степанова была не такая пьяная, принесла ведро с водой и помогла замыть, а Маруська замотала руку каким-то грязным тряпьем, надела на себя старую, рваную отцовскую рубашку, старые брюки и отправилась шляться вместе со Степановой.

Вечером она пришла домой, а там уже были мама и ее сестра тетя Кира. И они стали Марусю допрашивать, а папаня, к счастью для нее, был в командировке, а то ее вообще бы убили на месте. Они почувствовали запах спирта, хотя Маруся и жевала кофейные зерна, все равно она так нажралась, что этот спирт все забивал. Они даже заметили, что Маруська была без лифчика. Гриша не знал, зачем она его сняла, но маманя всегда такие вещи замечала, она очень внимательно следила за Маруськой, и все боялась, что та "принесет в подоле". Тетя Кира стала говорить: "Марусенька, деточка, почему ты без лифчика? Ведь это же не красиво! Я иногда вижу - девчонки молодые идут, и у них грудки трепыхаются туда-сюда, туда-сюда!" Маруська молчала, как баран, это у нее был отходняк".

Сергей Юрьенен:

Обнажим лицо героини: Маруся Климова - литературный псевдоним Татьяны Кондратович - филолога, полиглота, автора пяти замечательных книг переводов с французского и немецкого. Откуда псевдоним? Каким образом рафинированный питерский интеллектуал со столь академической фамилией стал Марусей Климовой?

Маруся Климова:

Это же всем известно: "Мурка, Маруся Климова, прости любимого". Эта песня известна всем. Уже лет восемь назад, когда роман "Голубая кровь" еще не был завершен, Слава (это мой муж) составил целый список псевдонимов и предложил выбрать один. И он тоже сам выбрал для меня один. В результате оказалось, что мы выбрали один и тот же - Маруся Климова. И так я стала подписывать романы, рассказы, а потом журналистские статьи и переводы. С этим именем было далеко не все гладко: одним оно нравится, а других раздражает. Бывало так, что в газетах мне говорили: "В нашей газете Маруси Климовой не будет никогда". Однако постепенно, похоже, все смирились с Марусей Климовой. И потом, мне кажется, переводчица романа Жана Жене "Кэрель" может позволить себе ходить в тельняшке, в ватнике, а уж тем более быть Марусей Климовой, не становясь от этого менее элегантной и утонченной.

Сергей Юрьенен:

Маруся Климова и ее роман. Слава - петербургский философ, поэт Вячеслав Кондратович.

Вячеслав Кондратович:

Конечно, Маруся Климова - это тоже маска. Ее романы могут эпатировать, вызывать скандалы, но, в конце концов, культура - это в какой-то мере игра. А игра может быть веселой, по-детски непосредственной, а может быть вполне опосредованной, осознанной, театральной, преследующей определенные цели. На мой взгляд, ныне многие русские писатели переняли западные методы пропаганды собственного творчества: работают над созданием собственного имиджа, занимаются рекламной "раскруткой" своих книг, и тому подобное. И все-таки существует определенное противоречие и скрытое неприятие подобного рода публичности и театральности, заложенное в самой русской культурной традиции, являющейся по преимуществу православной, по крайней мере на уровне архетипов, в том смысле, в каком, например, можно назвать и Ницше протестантским мыслителем. Дело в том, что любой театр всегда предполагает наличие сцены и кулис, то есть явного и скрытого от глаз зрителей. Однако подобного рода двойственность меньше всего характерна для русской литературы, в которой всегда огромное внимание уделялось личности автора, его человеческой судьбе. Так, в православной литургии, в обратной перспективе русской иконы снимается дуализм человеческого бытия, устраняется чистый человеческий взгляд на мир, а вместе с тем деление на то, что открыто человеку и Богу. С этой точки зрения Маруся Климова меньше всего является актрисой, которая, отыграв на сцене, возвращается за кулисы к своей обыденной жизни. Наоборот, в ее романах жизнь как бы выворачивается наизнанку: обыденные детали быта обретают метафорическую и символическую значимость. Я думаю, что в этом нежелании, возможно, и неспособности жить по законам современной масскультуры, следует искать и причины трудной издательской судьбы ее романов.

Сергей Юрьенен:

Стажируясь на Радио Свобода в качестве журналиста, Маруся Климова провела месяц в Праге. Здесь в пивных заведениях годов с 20-х звучит песня, о происхождении которой пражане не подозревают, тем более что Мурка в ней переименована в Маню. Маню в кожаном пальто. Марусе Климовой привет от пражской группы "Шляпето"...

О своем романе - Маруся Климова:

Там главным образом описывается период до 91-го года, до крушения СССР. Мне хотелось передать дух того времени, потому что факт еще не свершился, но в воздухе уже витал дух распада империи. Я часто обращаюсь в романе к детству, к истокам. Там все всерьез. И никого ничем специально шокировать и поражать я не собиралась. Правда, когда роман вышел, то его восприняли по-разному: называли хулиганским, омерзительно-прекрасным, а кто-то назвал энциклопедией петербургской жизни. И вот последнее определение кажется мне наиболее удачным.

Из романа "Голубая кровь":

"Она была скрытная девочка, так говорила про нее мама. Хотя Маруся иногда начинала рассказывать маме про разные случаи в классе, но она это делала нарочно, чтобы создать впечатление, что она все ей рассказывает.

Марусе очень понравилась Лена. Она была тихая девочка, задумчивая. Ей нравились стихи Блока, она любила ходить по магазинам старой книги и рассказывала Марусе то, чего Маруся никогда не знала и о чем не подозревала. Например, она открыла для нее радость просто заходить в магазин старой книги, смотреть на разные книги в старых переплетах с ветхими страницами и вдыхать их запах. Мама Маруси любила только все новое, ну а если старое, то оно должно быть "старинным", таким, за чем все гоняются и стараются достать. Вообще, конечно, марусина мама старалась привить детям любовь к книгам и даже сама им покупала разные книги. Маруся все их добросовестно читала, она уже с детства любила читать, это было для нее как наркотик, с книгой она забывала обо всем на свете, она сама себе казалась красивой и замечательной, как герои этих книг. Еще она любила читать и есть, особенно конфеты.

Только когда Маруся познакомилась с Леной, она впервые прочитала Достоевского. И тут есть ей совершенно расхотелось. Она читала, и при одной мысли о еде ей становилось противно, она читала даже по ночам с карманным фонариком под одеялом, с тем самым, с которым отец отучал Гришу от онанизма. Потом она решила худеть и вообще перестала есть. Только когда они с Леной гуляли по Таврическому саду, Маруся иногда съедала пару листиков с тополя. Так продолжалось неделю, а потом Маруся вышла утром на кухню и упала в обморок.

Достоевский навсегда остался для Маруси замечательным, прекрасным, недосягаемым идеалом. Она хотела стать сама как его герои. Хотела быть бедной, нищей, побираться на помойках, ходить в обносках, в рваной обуви. А марусина мама все время покупала ей новые платья, уродливые, квадратные, каждый раз, когда мама заставляла Марусю надеть обновку, разражался скандал, потому что Маруся отказывалась на отрез."

Сергей Юрьенен:

"Голубая кровь". По поводу романа Маруси Климовой критики поминают великие имена и прежде всего Федора Михайловича...

Маруся Климова:

В школе я вообще Достоевского очень любила, мы зачитывались им, ходили по местам Достоевского, искали те места, где жил Раскольников, Сонечка, где Раскольников спрятал деньги под камень. А потом у меня наступило некоторое такое отрезвление, потому что я решила все-таки не поддаваться такому наркотическому опьянению, а выбрала такой трезвый образ жизни. И теперь я вижу, что Достоевский отчасти вреден, именно вот это опьянение, которое он несет - оно вредно. Тем не менее, он не становится от этого менее великим писателем.

Из романа "Голубая кровь":

"Она шла по набережной мимо сквера, где обычно собирались члены патриотического общества. И теперь, еще издалека она заметила скопление людей. Ей было интересно послушать, к тому же, она думала о Грише, и машинально повернула по направлению к скверу. Она вспомнила сон, который видела несколько дней назад. Ей снилось, что она пришла в точно такой же сквер и там на эстраде и вокруг стояли группы мужчин в черных косоворотках и брюках, заправленных в сапоги, совсем как на той фотографии в газете. Руки их были сложены на груди. Посредине сцены у микрофона выступал тщедушный мужчина со светлыми волосами и бородкой. Он выкрикивал: "Вы представляете себе, они едят голого русского человека! Как это понимать, что это значит? Они режут ножом и едят голого русского человека!" Маруся не поняла, о чем он говорит. Она слушала дальше: "А представляете себе, что значит голова русского человека? Это мозг нации, вот что они едят!" Вдруг рядом с Марусей раздался вопль. Она вздрогнула и обернулась. Рядом с ней стоял мужчина в летней клетчатой рубашке и в коротких потрепанных джинсах. Он истошно орал: "Ка-гэ-бэшник! Ка-гэ-бэшник!" При этом вся его фигура содрогалась, на шее проступали жилы, а очки подпрыгивали на потном носу. Руки он почему-то держал по швам, в одной из них судорожно сжимал детский портфельчик, и при каждом выкрике как будто подпрыгивал, устремляясь всем телом к эстраде.

Толпа вокруг него раздалась, и мужчина очутился на пустом месте. Все с интересом смотрели ждали, что же будет дальше. Тут из толпы вырвался, раздвинув всех, высокий кудрявый еврей. Он решительно направился к эстраде. Когда он уже подходил по ступенькам к микрофону, один из молодых людей в черной рубашке молча толкнул его кулаком в грудь и встал, загородив микрофон. В это время на сцене появился еще один человек в черном наряде, и Маруся узнала в нем брата Гришу. Бледное лицо Гриши было значительно, оно даже казалось одухотворенным. Он стал у микрофона, скрестив руки и опустив голову. Вся фигура его выражала скорбь. Маруся удивилась произошедшей с ним перемене. Он держался уверенно и даже красиво. После минутной паузы он поднял голову и сказал громким голосом: "Друзья! Я хочу сказать по поводу прозвучавшего здесь слова "кагэбэшник". Оно прозвучало из уст этого вот, - голос Гриши стал грозным, - вот этого вот... гражданина". Гриша протянул вперед руку, и его палец указал прямо на человека с портфельчиком.

"Скажите, пожалуйста, гражданин, а что, собственно, вы имеете против деятельности нашего комитета государственной безопасности? Да, это слово многим здесь не нравится, и оно, можно сказать, наводит ужас на некоторых граждан, и можно даже понять почему. Но запомните раз и навсегда - вы и им подобные демократы - это слово является для нас скорее комплиментом и не в коем случае не оскорблением, поэтому, если хотите нас оскорбить, подбирайте другие выражения, желательно, конечно, цензурные!"

Последние слова Гриши были встречены шквалом аплодисментов и криками "ура!"

"Это один из лидеров", - услышала Маруся рядом с собой шепот.

"Надо же, как быстро он стал лидером и как он изменился - подумала она. - Это подействовало на него, как самый эффективный курс лечения". Тут в другом углу сада послышался шум и крики, на сцене разволновались, и из микрофона раздалось: "Друзья! Соотечественники! К нам идут сионисты! Они затевают провокацию! Давайте же не поддаваться и сохранять спокойствие!" Толпа заволновалась, зашумела. Одни кричали: "Сионисты!" Другие: "Фашисты!" Вопли становились все громче и громче, и разносились над толпой в небе, наконец они слились в каком-то едином противоестественном хоре. Тут Маруся проснулась. Оказывается, она с вечера забыла выключить радио, и из него на всю мощность звучал Гимн Советского Союза".

Сергей Юрьенен:

"Голубая кровь": название романа многозначно. Оно отсылает и к известному суждению Томаса Манна об особом аристократизме автобиографической прозы, и к элитарному, в советском смысле, происхождению героини, но так же и к образу одного из героев, который круто сменил свою ориентацию...

Маруся Климова:

Гомосексуальная культура занимает в современном мире довольно большое место. И на мой взгляд, главный герой романа Павлик, от лица которого частично ведется повествование, в этом отношении образ символический, собирательный. Вообще Павлика я очень люблю, хотя сам роман совсем не об этом.

Сергей Юрьенен:

О романе Маруси Климовой издатель выходящего в Петербурге "Митиного журнала", поэт и журналист Дмитрий Волчек.

Дмитрий Волчек:

Был год 75-й, наверное, декабрь, мне было 11 лет и мы с одноклассником по кличке Дистрик, сокращенное от дистрофик, собирались в поход по местам боевой славы. Пионервожатая сказала, если не придем, запишут прогул уроков. Встреча класса была назначена у станции метро "Площадь Мужества", мы ее называли "Площадь Мужеложества". Вся дорога к станции была перегорожена огромного диаметра трубами, даже страшно подумать, что могли перегонять по ним, говорили, что газ в Финляндию. Чтобы пройти к метро, надо было перелезть через трубу. Труба обледенела и Дистрик поскользнулся и упал прямо под ноги выходившей из метро тетки. И та, совершенно непонятно с чего, вдруг принялась лупить его тряпичной сумкой с неистовой злобой по лицу, по голове, по груди. Он едва ноги унес. Эта сцена, и по сей день не поддающаяся расшифровке, была одним из самых загадочных и нелепых впечатлений моего детства. Я столько лет не вспоминал этот эпизод, и только сейчас, когда читал "Голубую кровь", все детали воскресли в бирюзовой свежести: валяющийся Дистрик в мышиной школьной форме, тетка с кошелкой, героическая "Площадь Мужеложества", трубы.

Роман Маруси Климовой про это - про нелепость русской жизни, про нелепость самого города Ленинграда, про то, как неотвратимое сцепление дурацких событий уже подмигивает издали столь же идиотским финалом. Роман ошеломительно смешон, поскольку Климова видит в жизни прежде всего, если не исключительно, абсурдное и дурацкое, и при этом ни разу не позволяет себе даже намека на усмешку. Виртуозный мастер детали, Климова, словно трезвенник-невидимка, подсевший к пьяной компании и дотошно фиксирующий поцелуи, анекдоты, бессвязную болтовню.

Действие романа происходит в роскошную в своем безумии эпоху поздней перестройки, когда все немножко спятили, даже самые здравомыслящие люди внезапно начинали нести восторженную ахинею. "Работай, работай, работай..." - назидательно читает глупая тетка дурацкое стихотворение из книжки с нелепо-претенциозным названием "Путешествие в страну Поэзия". И продолжает недоуменно: "...и будешь с уродским горбом... Чушь какая-то!"

Маруся Климова пишет о вздоре, ее книгу читаешь с восторгом узнавания, постигая давно известное, что важнее этого вздора, в сущности, ничего и нет.

Сергей Юрьенен:

Итак: первый роман вышел, имя утвердилось. Над чем сейчас работает питерский писатель?

Маруся Климова:

Есть проекты, связанные с моими переводами Селина, Жоржа Батая, Пьера Луиса, Жана Жене, некоторые из них еще не изданы. Но главное, у меня уже написан второй роман, под рабочим названием "Домик в Буа Коломб" - о моей жизни во Франции.

Сергей Юрьенен:

Еще один вопрос к Марусе Климовой: как в ее мультикультурном сознании сосуществуют эти миры - Россия и Франция, присутствует ли Франция в питерской ее повседневности? Если да, то как?

Маруся Климова:

Вообще Франция в нашей питерской жизни присутствует, да. Я думаю, что присутствует постоянно, потому что я прожила во Франции, скажем около 3-х лет, но этот отрезок времени небольшой, он был, пожалуй, очень сильно насыщен, то есть гораздо больше, чем предыдущие десятилетия. И поэтому Франция, естественно, все время присутствует - в книгах, в музыке, отчасти. Одно время я готовила в Питере, пыталась сделать уху "по-марсельски", называется "буйабес", но поскольку выбор продуктов у нас в Петербурге не очень большой, то определенные сложности с этим возникали. Не могу сказать, что у меня есть культ кухни, стола или постели... может быть, были какие-то периоды, но я стараюсь ни на чем одном не зацикливаться: поскольку у меня сильна такая страсть к зацикливанию, поэтому я волевым усилием себя от этого отстраняю. Конечно, я люблю хорошие вина, но опять же у нас в Петербурге нелегко их найти, а если и найдешь, то они стоят очень дорого.

Сергей Юрьенен:

Поскольку разговор зашел об интимном, я не мог не выяснить и роль воды в жизни голубоглазой Маруси: любит ли она моря и какие?

Маруся Климова:

Ну какие моря я люблю? Я люблю всякие моря, но предпочитаю северные, потому что они более спокойные, и цвет воды у них как бы ласкает глаз, не возбуждает излишне. Я стараюсь сохранить свою нервную систему, которая у меня, можно сказать, излишне возбудима. А порты? Да, я тоже очень люблю порты, вот эту обстановку: стоят корабли, постоянно двигаются какие-то огромные, тяжелые машины, какие-то тюки перевозят, чайки, грязная вода в Ленинградском порту, где чайки кричат. Очень красиво, очень все это люблю. И плавать люблю. Да, я всю жизнь плавала, сколько себя помню, у меня был второй разряд по плаванию, я участвовала в соревнованиях во всех, всегда ходила в бассейн. В общем, вода занимает в моей жизни огромную роль.

Сергей Юрьенен:

"Голубая кровь". Надо сказать, что первый роман Маруси Климовой насквозь продут ветром Балтики.

Маруся Климова:

Это вполне естественно. Петербург вообще морской портовый город. И мой отец был капитаном, брат тоже капитан. Может быть, поэтому я написала еще и морские рассказы. Однако, нужно отметить, что реакция со стороны моряков на эти морские рассказы была неадекватной: наверное романтика голубых трасс самим морякам представляется несколько иначе, чем мне. Хотя я очень люблю море, и действительно в детстве хотела стать моряком.

Сергей Юрьенен:

Акт письма - как он у вас происходит? Перфекционистка ли в писательстве Маруся Климова?

Маруся Климова:

Я не могу сказать, что я перфекционистка. Я считаю, что самое главное - это поймать какую-то волну определенную вдохновения или же как-то в себе ее разбудить, и тогда вот на этой волне - она тебя вынесет именно на тот уровень, на который нужно, и ты напишешь то, что надо. В основном, я не переделываю того, что я написала.

Из романа "Голубая кровь":

"Гриша прошел в свою каюту и бросил сумку на койку. В иллюминаторе была видна бледная широкая луна... У Гриши была первая ходовая вахта.... В рубке ровным светом горел экран локатора.... Капитан обернулся: "А, это ты! А мы думали, ты спишь! Что это у тебя глаза такие красные, ты напился вчера, что ли? Иди тогда отдохни, а вместо тебя второй постоит, тут опасное место. Сейчас будем проходить пролив"... Видимость была прекрасная, волны блестели, яркая дорожка бежала перед судном. Гриша стоял у штурвала. Иногда он отключался, иногда до него доносились обрывки фраз. Он не мог понять, кто это разговаривает, но его это и не интересовало... Вдруг он заметил, что луны уже нет, и перед ним сплошной серый туман. "Черт, как видимость упала, - пронеслось в голове у Гриши - надо внимательней следить за локатором. Ломаная линия берега... какие-то точки..." "Следи за курсом, - услышал он тихий голос, - не сбейся с курса. Для нас очень важно, чтобы именно теперь ты не сбился с курса..." "А сколько времени прошло? - спросил Гриша, пытаясь разглядеть сбоку часы, - мы давно в море?"

"Не бойся, ничего не бойся, мы давно уже вошли с тобой в контакт. Мы наблюдаем за тобой, помогаем тебе. Не думай ни о чем, отдохни.... Держи курс зюйд-зюйд-вест".

Гриша послушно повернул штурвал. На локаторе он заметил какую-то точку. Он автоматически навел визир на локатор и увидел, что пеленг изменился, а дистанция осталась та же.

"Что-то здесь не так, - пронеслось в голове у Гриши, - ведь мы же учили...." Вдруг перед ним справа из серого тумана выросла черная громада. Гриша отшатнулся.

"Не бойся, ничего не бойся, - сладко пел голос в ушах, - ты правильно держишь курс..."