Мы переехали!
Ищите наши новые материалы на SvobodaNews.ru.
Здесь хранятся только наши архивы (материалы, опубликованные до 16 января 2006 года)
  |
          |
|
4.5.2024
|
||||||||||||||||||
|
|
|||||||||||||||||
|
|
[17-01-04]
Субботнее интервью. Петр АлешковскийЕвгения Лавут: Гость нашего сегодняшнего эфира - прозаик Петр Алешковский. Он автор пяти книг художественной прозы, в том числе "Старгород" и "Жизнеописание хорька". Пишет в разных жанрах - готический роман, сказка, историческое повествование, русская реалистическая повесть. Историк по образованию, Алешковский специализировался на археологии, принимал участие в полевых работах новгородской археологической экспедиции, в раскопках Соловецкого, Кирилло-Белозерского и Ферапонтова монастырей. Работал археологом на реставрационном комбинате. Публикуется с 85-го года. С Петром Алешковским беседует Марина Кулакова. Марина Кулакова: Прочитанные мной повести и рассказы и, прежде, всего "Жизнеописание хорька" представляют собой очень резкий контраст с тем образом, который видишь перед собой, образом такого светского европейского интеллектуала. Хочется понять, откуда взялся этот дикий герой? Хочется начать с детства, нет ли там ответа? Петр Алешковский: Детство у меня самое что ни на есть распрекрасное. Московская интеллигентная семья, я был внуком профессора искусствоведения. Бабушка у меня в Третьяковской галерее всю жизнь проработала. Я там родился в самой Третьяковской галерее, прожил полгода своей жизни, которую, естественно, не помню. Потом переехал в роскошную по тем временам и до сегодняшнего дня частную квартиру трехкомнатную, где мы жили, правда, большой очень семьей. Папа с мамой археологи. Могу сказать только одно, что в деревню всегда ездили, всегда ездили летом на месяц отпуска. И как сложить дрова в русской печке, я знал с самого младенческого возраста, и пьяных мужиков как не боялся, так и не боюсь. Марина Кулакова: В книгах на самом деле гораздо больше достаточно экзотической для городского человека информации. Может быть, здесь сыграли свою роль раскопки? Петр Алешковский: Я ездил на археологические раскопки с мамой всегда, сколько себя помню, всегда было в сельской местности, что естественно, потому что мама занималась и занимается русским средневековьем, раскапывала могилы вятичей. Потом я сам стал археологом и работал в новгородской археологической экспедиции. Работа археолога в новгородской археологической экспедиции - это грязь, слежавшийся навоз, который попираешь ногами, желательно одетыми в какую-нибудь резиновую обувь. Потом долго отмываешься после работы, таскаешь бревна тяжелые, устраиваешь работу транспортера и так далее. Марина Кулакова: Что удалось раскопать для себя? Петр Алешковский: Город Старгород, который давно уже не существует для меня как литературное пространство, но долгое время существовал, я написал триптих "Чайки", сборник рассказов "Старгород" и "Жизнеописание хорька", который давно существует в литературном пространстве российской прозы. Достаточно вспомнить Старгород Ильфа и Петрова, Миргород Гоголя и Старгород Лескова, кстати. Такой город, который не есть Москва и Петербург, который есть провинция, который есть Россия. Потому что столица никогда не является показательной основой страны. И Париж - это не Франция, и Лондон - это не Англия, и Вашингтон или Нью-Йорк - это не Америка. И везде, где мне приходилось бывать, меня всегда тянуло, с одной стороны, в музей, а с другой стороны, в провинцию. Музеи, надо сказать, мне сильно надоели, не могу проводить там долгое время, и могу смотреть только одну, две, три, четыре картины, не больше, потом я устаю. Я понимаю, что прекрасное придуманное нужно смотреть долго, а живая природа, она никогда не надоедает. Марина Кулакова: Побороть необоримое - для вас это естественный закон жизни? Петр Алешковский: Конечно, естественно. Вообще человек умирает в одиночку, как известно. И чем дальше живешь, тем больше понимаешь. И сколько бы ни было вокруг близких людей, все равно в конце концов ты уходишь в себя и очень много времени проводишь сам с собой. По-разному складывается судьба у людей, но, тем не менее, это самое важное, по-моему, на земле - как принять свою долю, как принять свою судьбу. Если человек говорит, что я самый красивый, я самый умный, но меня обделили и поэтому я нищий, он всегда проиграет. А если человек будет говорить большое спасибо за то, что вы дали мне десять копеек, я говорю о нищем, который побирается, то тогда будет понятно, что он принимает свою судьбу. Он выбрал такую позицию сидеть на улице в рубище, просить подаяние, но он не плачется. Если человек плачется, то ему очень плохо. Марина Кулакова: У меня есть такой любимый тезис: культура - это система запретов. Согласны ли вы с этим? Ваши герои очень часто совершают преступления, с чем это связано? Выбор именно такого героя или вхождение в материал жизни через преступление, через попытку нарушить что-то, насколько это важно? Петр Алешковский: Вы знаете, культура - это, действительно, система запретов. Точнее, совесть всегда есть та лакмусовая бумажка, которая говорит - сюда можно, сюда нельзя. Но вместе с тем мы все совершаем преступления так или иначе, маленькие, большие, очень большие. И проблема заключается в том, что если не задуматься о том, что ты совершил, и не измениться, тогда дорога вниз по наклонной плоскости. Герои совершают преступления именно потому, что они должны их совершить, потому что это не живые люди, а потому что это придуманные персонажи, которыми двигает задача, вот и все. Другое дело, что эту задачу не надо разглядывать и не надо о ней специально говорить, кроме такой ситуации, когда вы задаете вопрос. Ни в коем случае, мне кажется, литература не должна быть учебником и учителем с указкой в руке. Тем не менее, цель какая-то у вещи всегда должна быть, мне кажется. Потому что очень много сейчас появилось таких произведений очень гладких, очень здорово стилистически написанных. Иногда там стиль такой, что я восхищаюсь. Но за этим, на мой взгляд, стоит большая пустота. Потому что умение вязать словесную вязь - это умение большое, не всякому дано. Но зачем написать произведение - это дано еще меньшему количеству, мне кажется, писателей или художников, какая разница. Поэтому очень часто художники спекулируют, прикрываясь тем, что они называют - а это моя задача. Я часто не вижу задачу, как в перформансах, или инсталляции, или картинах, совершенно неважно, или произведениях литературы. И всегда отбирается, отсеивается что-то, простите меня за пафосное слово, я люблю пафос, я считаю, что он должен быть, и все нападки на пафос - это просто бессилие тех, кто на него нападает, никуда не деться. Если мы говорим о чем-то глубинном, важном, значимом, так и нужно говорить, что это глубинное, важное, значимое. Можете называть это Богом, можете называть это совестью, можете назвать это воспитанием, кому как нравится. Марина Кулакова: Как быть с тем, что существует разное историческое время, и то, что было естественным в средневековье или на рубеже 20-го века, может быть не совсем? Петр Алешковский: Вообще в этих разговорах о разнице между средневековьем и современным днем очень много натянутого. Мне довелось целый год вести цикл передач про историю России на "Маяке 24", он называется "Сослагательное наклонение" и делали мы его с моей бывшей женой Тамарой Эйдельман. И мы просто пересказывали историю России. Я считаю, что такие лекции в эфире необходимы, их мало, люди хотят слушать историю и хотят слушать про историю. И вот, читая книжки, готовясь к этим рассказам, я понял, что, скажем, дипломатия 10-го века ничем не отличалась от дипломатии 20-го века или 21-го века. Марина Кулакова: Там был свой пиар. Петр Алешковский: Пиар - не знаю, а подлости, компромисса, предательства - двойные предательства, тройные предательства и так далее - существовали всегда. Это страшно, но это факт. И можно сказать банальную фразу "история ничему не учит", и все это знают, но есть нюансы, безусловно, всегда. Но в целом задача одна - победить, прийти первым, доказать всем. А дальше уже все рушится как карточный домик или, наоборот, складывается как пирамидка. Марина Кулакова: Скажите, а какие книги вам бы хотелось перечитывать сейчас или, во всяком случае, вспоминать о том, что они есть? Петр Алешковский: Не знаю. Это такой странный вопрос - сколько бы книг взял с собой на необитаемый остров? Да много. Взял бы много, а читал бы мало. Приходится очень много читать. И могу сказать, если в год попадается три-четыре книжки, которые меня задевают по-настоящему, я счастлив, и это каждый год случается. Марина Кулакова: Вы как писатель ощущаете, что язык живет своей отдельной жизнью от нас? Петр Алешковский: Вот это мне не очень понятно. Я знаю, что язык живет, я знаю, что язык изменяется и в лучшую сторону, потому что он не может изменяться в худшую, это все разговоры. Я знаю, что расширительный словарь Александра Исаевича Солженицына - это полная бредятина, к сожалению. Потому что, при всем моем уважении к Александру Исаевичу, он пошел по линии легкой зауми. "Вы, батенька, остягнулись", - написано там. "Остягнулись" - это значит застегнули пальто не на вторую пуговицу, а на третью. Я понимаю, что мне очень сложно и долго объяснять, но нет в русском языке понятия "остягнуться". Обмишуриться можно, а остягнуться нельзя. Я только знаю, что, например, фильм "Бумер", который я недавно посмотрел, в котором говорят "по фени", где присутствует много мата - абсолютно идеально написанный сценарий. У меня нет ни одной претензии к тому, как говорят герои, эти герои так же говорят и на улице, где они живут. Вообще, язык всегда прав и автор всегда прав, когда его герои говорят не потому, что нужно выпендриться, а потому что так нужно сказать. Поэтому, мне кажется, что все возможно на листе бумаги. Я, как вы знаете, не люблю матерные слова и не использую их практически, но я совершенно не против мата тогда, когда это точно и нужно, когда это характеристика персонажа, когда это эмоция, которая вырывается у такого человека, который такие слова употребляет. Вместе с тем я совсем не пропагандирую слова низкого ряда. Культура речи, она не теряется, она есть, она у кого была, у того и осталась. Хотелось бы, чтобы культурно говорило большее количество людей. Увы, видимо, это невозможно. Марина Кулакова: Я снова в этой связи вернусь к вашему персонажу. Тот самый хорек, он не воспринимал мир через слова, он его воспринимал совершенно по-другому. Петр Алешковский: Он зверь сначала. Там же три стадии: первая стадия - зверь, вторая стадия - посвященный, третья стадия - приобщенный. Там же все построено по закону книжки, там же все расчислено. Поэтому приходится немножко менять реального человека в угоду реальному персонажу. Хотя, я должен сказать, что я очень много видел зверьков и зверей действительно подобных, скажем, Даньке Хореву, которых, если приголубить, они становятся ручными и очень верными. Но здесь надо быть очень точным и очень жестким. Потому что, если почувствуют твою слабость или фальшь, тот тут тебя могут и прирезать. Марина Кулакова: Казалось бы, какая замечательная и поучительная история - история хорька. А вот когда думаешь, можно ли дать ее в руки современному подростку, и сработает ли она, мне кажется, нет. А вам как кажется? Петр Алешковский: Какому подростку? Вы думаете, что это книжка, которая кого-то чему-то научит? Да нет. Вот вам, если понравилось, как лес шумит или как тишина описана, и слава богу. Если вы не заснули, то очень хорошо. А если вы чего-то там домыслили, ну, это уже ваше дело. Марина Кулакова: Здесь мы с вами просто стоим на разных позициях. Я считаю, что литература должна быть и прикладной педагогикой в том числе. Она много чем может быть, она абсолютно универсальна. Петр Алешковский: Вообще жизнь универсальна, Марина, я абсолютно в этом убежден. Литература должна быть "сказка - ложь, да в ней намек". Мне кажется, что намек там есть. Педагогика, если уж на то пошло, это то, о чем я говорил, жестко, честно проникнуть куда-то внутрь, вызывать эмоцию, и эмоция должна родить какие-то мысли. Если эти мысли совпадут с твоим настроением, то тогда, может быть, ты о чем-то задумаешься и не совершишь такого шага или другого шага. Слово "педагогика" меня пугает. Слово пугает по одной простой причине: потому что, если это руководство к действию - то это беда. У нас такое количество необразованных учителей, и как только вещь попадает в школьную программу, ее начинают разбирать, мусолить и так далее. А действует она сама по себе, по-моему, по одной простой причине: потому что та энергетика, которая тратилась на нее, она сохраняется. Слово - удивительная вещь, слово энергоемко. А почему вещи сохраняются литературные? Потому что эта энергетика никуда не уходит, поэтому слово и волшебное. И это понимали всегда, и поэтому певец в ладье у викингов стоил дороже, чем два берсерка, а два берсерка дороже, чем десять мечей. Вот и все. Последние материалы по теме:
|
|
|||||||||||||||
|
||||||||
| c 2004 Радио Свобода / Радио Свободная Европа, Инк. Все права защищены
|
