Дорогая радиостанция!

В субботу утром слушал передачу из Пушкинского цикла: Киев, ул. Пушкинская. И стало мне как-то грустно; может быть из-за того, что за последние десятки лет привык к большей обстоятельности, глубине ваших программ. Нет, у меня нет претензий к выступавшим. И Макаров, и директор музея, и актрисы русского театра, и Гелий Аронов, - все уважаемые люди...

Но говорили они все не совсем о том, или вовсе не о том. Может быть потому, что в годы, о которых больше всего говорилось в передаче, кто-то вовсе не жил в Киеве (Макаров), а кто-то был занят какими-то другими делами или интересами своих ближайших окружающих, а посему об общем духе улицы запомнил или не самое существенное, или какие-то недостоверные вещи - и по мелочам, и в более общем плане. Начиная от конфликтов Пушкина с киевлянами: конечно, дело не только в Мазепе, но и в "польском вопросе" (ведь в те времена, еще до погрома поляков и до решения национального вопроса, поляки были едва ли не самой многочисленной этнической группой в Киеве).

Иннокентий Анненский жил в общежитии Коллегии Павла Галагана, где были директорские комнаты; только окна выходили на Пушкинскую, а сам дом входил в комплекс застроек коллегии и числился по ул. Фундуклеевской. Вход был со двора. Тем более, что до сплошной застройки там был удивительный сад, из которого вы и попадали в дом. С улицы вход появился, когда после войны некоторое время там обретался институт литературы во главе с известнейшим пушкинистом Александром Белецким. А после Анненского там жил и Ларин, академик Ларин, перебравшийся впоследствии в Прибалтику.

Вот несколько примеров. Колоритный старичок (кстати, о нем упоминается в произведениях Юрия Щербака) не был на Соловках, и белогвардейцем не был. Он не "грелся на солнышке", потому как был дворником и работал на совесть. Дворники в те времена были под строжайшим контроле, особенно на нашей улице, где всегда жила элита, - и государственная, и церковная, и художественная, и т.д. Особенно греться там было негде, потому что то место, где он действительно иногда сиживал (на стуле редко, чаще - на фанерке), было не очень удобным для отдыха: в подвальных помещениях, окна из которых выходили в подвальные ямы, держали всегда уйму собак для экспериментов. Запахи, вой, лай, скулеж...

А отдыхая, старичок решал нерадивым студентам задачки по химии и делать упражнения по латыни, которой владел в достаточной мере. Он не был высокого роста, сутулый, может даже горбатый. И как у всех таких людей, туловище казалось короче, чем на самом деле, а ноги длиннее. Его всегда видели, если не с метлой и шлангом, то с книгой или атласом, преимущественно анатомическим. Он был странноват в обхождении; говаривали, что он лечился в психиатрической лечебнице после каких-то неудач в научной работе (одна из распространенных версий: любимый аспирант присвоил его работу).

Дагмара (впоследствии Дагмара Гаазе; кстати, она еще жива) никогда не была красавицей или видной женщиной. У нее не было одно плечо выше другого, в чем и сегодня несложно убедиться. Между прочим, ее сын Саша до сравнительно недавнего времени работал на радио, был связан с Чехословакией. Арфу Дагмара с собой не носила (вы представляете себе, что такое оркестровая трехпедальная арфа?). Она была студенткой консерватории у весьма колоритного преподавателя-чеха, у которого дома было две арфы. Собственно этот чех Гаазе и создал у нас послевоенную школу арфы. Дагмара поселилась в доме Ѕ18 (позднее - Ѕ20) после самоубийства жены Гаазе, медсестры Мали.

Никаким центром театральной жизни, по крайней мере до Хрущева, русский театр не был. И не из-за отсутствия ярких актеров в нем, а из-за государственной политики, приоритетов, категорий, табелей о рангах и прочих глупостей, которыми отличалась советская театральная жизнь.

Не помню, какой именно рост был у Хохлова, но он был ниже меня, а у меня в ту пору было всего 172 см росту. Человек он был необычайный, хотя на театральном крыльце часто не сиживал, особенно с течением времени, когда склоки в театре ставали действительно достоянием городской молвы. Эти склоки были двух видов: разборки вследствие доносов и любовные драмы. Хохлов, конечно, был выше всего этого. Как и, например, Ануров, о котором стоило бы упомянуть.

Но если говорить не о театральных склоках и не об арфистках, то в доме напротив русской драмы жило немало людей, непосредственно причастных к проведению пушкинской темы в музыкальном искусстве и Киева, и Украины. О них знали во многих странах мира: Стфанович, Гайдай, Чавдар, Гмыря, ряд дирижеров, художник Хвостенко-Хвостов, Смолич (старший), ставивший Чайковского еще до войны... Стефанович, между прочим, последний в известном роду киевских поляков, правда обрусевших. Его прадед отличился в войне 1812 года, а дядя был известным киевским архитектором (особняк его стоял на Бессарабке). Сам он - известнейший певец, режиссер и историк театра - был знаком с Шаляпиным и Рахманиновым, у которых брал постановочные уроки (высказываясь по современному - присутствовал на мастер-классах). Это не легенда, потому что в похищенной коллекции Михаила Павловича было немало автографов и подарков Шаляпина и Рахманинова.

На Пушкинской до войны было хореографическое училище, в котором преподавала Ксения Юрьевна Давыдова (теперь там союз композиторов и ряд каких-то фирм).

На Пушкинской жили и творили многие известнейшие композиторы. У Гайдай и Стефановича (они жили на одной площадке четвертого этажа театрального дома) довольно часто бывал Козловский...

Таких примеров можно было бы привести намного больше. Конечно, я понимаю, что такое журналистский ход, и т.д., но, господа, не стоит все до такой степени примитивизировать. Ну вот, звучит в передаче вопрос о том, какую музыку слушали на Пушкинской. И ответ - "Голубку" в исполнении Шульженко, под подушкой, потому что, дескать, другую музыку слушали в тиши квартир за запертыми окнами.

Да вы только представьте себе дома, в которых живут композиторы, певцы, музыканты, которые то и дело под подушкой Шульженко слушают. А распевки дома, а нескончаемые гаммы пианистов и духовиков, а эксцентричный любимец Киева и звезда всех официозных концертов Ворвулев, который до своей безвременной кончины организовывал частые шумные встречи с друзьями, во время которых подолгу пел, а мы - детвора - стояли под окнами и слушали (он жил в квартире на высоком первом этаже).

Когда начались гонения на евреев, безродных космополитов, их начали селить в подвалах и полуподвалах. Разыгрывались они всегда дома. Тем более, что мундштуки они все сами изготавливали дома вручную, а затем опробовали их...

Вот по этой причине и грустно мне стало после вашей передачи.

С искренним к вам уважением
Лесь Герасимчук, литератор, культуролог